— Мадам, по-твоему, я хорошо танцую?
Повернувшись к ширме, я с удивлением увидела, как многие девочки, задрав подбородки и раздвигая руками ткань драпировок, подглядывали за толпой мужчин.
— Ты можешь посмотреть, если хочешь, — сказала мне Малка, направляясь туда.
Я пошла за ней, неуверенно, но с любопытством. Нельзя, чтобы меня заметили. Надо быть готовой опустить полотно в любой момент. Держаться подальше, смотреть сквозь узкую щелку на мужчин, которых мы не видели весь вечер. Пристроившись за Малкой, я осторожно рассматривала пятьдесят лапсердаков из черного шелка, штраймлы, белые носки, брюки до колен. Взявшись под руки, они встали в несколько кругов, подбадриваемые распорядителем, поднявшимся на сцену вместе с пианистом, который налег на синтезатор. Некоторые из мужчин, выстроившихся вдоль площадки, держали бокалы со спиртным, но пили немного, лишь для веселья, потому что излишество позволительно еврею лишь раз в году, во время Пурима, Праздника судеб. Я узнала новобрачного, который танцевал со своим отцом, выполняя разнообразные прыжки и коленца, иногда придерживая рукой меховую шапку, топоча по земле то с одной, то с другой стороны, бесконечно, стараясь не задеть мальчишек — им одним разрешалось свободно переходить за ширму.
— Я покажу тебе моего папу… — шепнула мне Хадасса, протиснувшись между Малкой и мной.
Она в свою очередь отодвинула полотно и, желая показать мне его, неосмотрительно просунула указательный палец, а потом и всю руку в щель. Миссис Горовиц ударила ее, и непредсказуемая девочка исчезла.
— Вам нравится свадьба? — вежливо спросила меня мать Хадассы.
Необыкновенно. Мне очень приятно присутствовать здесь. Спасибо…
Довольная миссис Горовиц обернулась к ширме, осторожно приоткрыв ее. Я сделала то же самое. Примерно десять человек подглядывали в щелку, с восхищением наблюдая, как движутся по кругу белые щиколотки. Я стояла здесь, рядом с разными миссис. И воображала себя одной из них. Тоже искала глазами своего супруга, с пейсами и в меховой шапке. Тоже была родственницей Ривки. И выбрала его, неутомимого танцора лет тридцати с вытянутым лицом, зачесанными висками, ямочками, откровенной улыбкой. Я смотрела на него, следила за ним взглядом, привыкала к его чертам, движениям, одежде. Погладив свой пшеничный пучок, я прижала его, подумала о ножницах для стрижки волос, о лезвии, которым обрили бы мне голову, о парике, подобранном к затылку, о шапочках, фетровых шляпках с вуалью. Он направился к бару, где какой-то любезный человек протянул ему бокал. Я представляла себе, как раз в месяц ходила бы на ритуальное купание, подчиняясь Хашему и супругу, воспитывала бы детей, возила коляски, убирала дом, целовала мезузы. Осваивала бы культуру, религию, училась бы говорить на идише, достаточно хорошо читать на иврите, изучала бы историю 5700-летней давности, следовала бы 613 заповедям, сопровождала бы в субботу утром мужа в синагогу, никогда не беря его под руку и не дотрагиваясь до него.
— Мадам, тебе нравится? — С Ханой-Леей на бедре появилась непредсказуемая девочка.
Я отошла от ширмы, присоединилась к ней, села за ее столик напротив танцевальной площадки рядом с Нехамой и множеством маленьких сестричек и кузин, во второй раз смаковавших десерты, разложенные на тарелках.
— Как ты думаешь, сегодня вечером все закончится? — спросила «скрытая красота», разглядывая своих тетушек.
— Не знаю. А новобрачные поедут в путешествие?
Хадасса прыснула:
— Нет, мадам. Путешествия не будет. (И она снова хихикнула.) После сегодняшнего вечера состоятся семь маленьких праздников по поводу семи предстоящих ночей. Вся семья Ривки и кузины каждый день будут посещать какой-нибудь шикарный ресторан. И это очень хорошо, потому что мы покупаем новую одежду и туфли для ужинов. Иногда во время еды играет музыка, и женщины танцуют, как сегодня вечером. Мужчины тоже танцуют, но не вместе с женщинами, потому что всегда кто-то разделяет пап и мам. Это семь чудеснейших праздников. Ты хотела бы на них побывать?