Я хочу венчаться в церкви, по закону, — говорила Маринка. — А то я слышала, что паны невенчаных жинок разводят с мужьями. Правда ли это?
– Правда, милая, правда… Паны даже венчаных жинок порой разводят с мужьями, — мрачно ответил Кондрат.
– Неужели?! — ужаснулась девушка.
Казака рассмешил ее испуг.
– Голубонька моя, ничего ты не ведаешь, что творят паны! Им верить ни в чем нельзя.
– Как это нельзя? — недоумевала Маринка.
– Да так! Ныне панство пошло худоумное, не соблюдает закона ни божьего, ни человеческого. Я год побыл на той стороне Тилигула, знаю. Пока казаки воевали с басурманами, паны казачек за своих холопов насильно замуж отдали и выселили подальше от родных мест, чтобы законные мужья и отыскать их не могли. А многих казаков в крепаки обратили. Тех сечевиков, что против панской воли шли, заковывали в железо, остригали им усы, сбривали чуприны. Имущество казачье отбирали, словно какие басурманы-вороги. Непокорных избивали до смерти. Вот каковы паны, Маринка. Недаром говорят, что пан что басурман, — закончил Кондрат.
Маринке страшно стало от этих слов.
– Да будет тебе! Лучше глянь, как конь насторожился от слов твоих, даже он испугался, — прижалась она к плечу Кондрата.
Он понял, что Маринка хочет отвлечь его от невеселых дум, и, сделав над собой усилие, усмехнулся.
– Видно, коня испугать легче, чем тебя. Смела!..
– Мне бы казаком быть. Тогда б меня и пан и хан боялись, — подбоченилась в седле Маринка.
Желая окончательно развеять мрачные мысли, Хурделица запел любимую слобожанами песню:
Годi, гoдi, чумаченьку,
Все пити, гуляти,
Займай воли до лиману
Солi набирати.
Мягкий грудной голос казака зазвенел над Лебяжьей заводью. Тут Маринка подхватила песню:
Молоденький чумаченько
Солi набирає,
Чорнявая дiвчинонька
Та й з ним розмовляє.
И два дружных голоса, сливаясь в один поток, поплыли над сонной водой:
Ой з-за гори, з-за крутої
Biтрець повiває.
Молоденький чумаченько
Та й сiль приставляє.
Вози риплять, ярма скриплять.
Воли вирикують.
Попереду чумаченько
Та й вигукує.
На тiм боцi, на толоцi,
На турецькiм полi
Там вивернув чумаченько
Штири вози солi
Песня настроила обоих на веселый лад. Маринке будущая разлука уже представлялась не такой долгой, а путь к Хаджибейским лиманам — не опасным. «Кондратка — казак лихой, ничего с ним в дороге не приключится. Вернется любый мой с солью, и будет на что свадьбу по закону справить», — думала она.
Кондрата разлука с невестой волновала сильнее. Ему захотелось проститься с ней как-то особенно ласково, нежно. Он соскочил с лошади и бережно снял с седла девушку.
За время своей работы в степи на покосе Кондрат окончательно излечил остатки хвори и окреп. Раны на груди и спине зарубцевались, мышцы налились молодой силой. Взяв на руки Маринку, казак уже не хотел отпускать ее. Он держал ее, крепко прижимая к груди. Как ни вырывалась девушка, как ни трепала его за русый чуб, в ответ он только улыбался и целовал, щекотал ей щеки темными по-юношески мягкими усами. Побежденная его ласковой силой, Маринка успокоилась и невольно сама обняла Кондрата за могучую загорелую шею.
– Ну, будет, будет, — взмолилась она, — будет…
Кондрат понес Маринку к старой вербе. Здесь на берегу он склонился с девушкой над цвелой водой.
– Глянька-ка в заводь. Старые люди говорят, коли парубок и дивчина целуются и посмотрят в воду, то век им быть вместе! Ничего на свете их уже не разведет. Сам дед водяной с водяницами их заприметит и за них будет, — жарко зашептал Кондрат на ухо невесте.
Они вглядывались в зеленоватую гладь воды, где отражались их лица. Вдруг Маринке показалось, что она и вправду увидела зеленоватые космы водяного.
– Ой, Кондратко, ой! Смотри, — завизжала она, показывая на тихо шевелящуюся бахрому болотных водорослей. — Дед, ей-богу, дед водяной волосья кажет…
Но Кондрат, как ни всматривался в воду, ничего не увидел. И хотел он было уже посмеяться над девичьим страхом, как и в самом деле, будто в подтверждение слов Маринки, спокойная вода всколыхнулась и на поверхность всплыли огромные желтые пузыри.
Казак невольно отпрянул от заводи. Маринка испуганно перекрестилась.
– И впрямь водяной нас заприметил. Теперь нам век неразлучными быть, — промолвил, улыбаясь, Кондрат. И Маринка, бледнея от испуга, повторила убежденно: Видно, вместе, Кондратко.