Кондратка легко обнаруживал чужой след и узнавал по нему, куда направился чужак, каковы его замыслы.
Не всякий казачий сын мог с ним состязаться в этом умении. Не всякий мог, как он, неслышно и незаметно пробираться в трескучих зарослях камыша.
Среди товарищей он слыл первым стрелком из лука и гладкоствольной пищали с кремневым замком, которыми были тогда вооружены казаки. Стрелял без промаха, даже в темноте — не на глаз, а на слух. Вооруженные татарскими луками, казачьи сыны били в лет самодельными стрелами птиц и, если они падали в воду, наперегонки вплавь доставали добычу.
Подростков не страшили ордынские засады. Ребятишки с малых лет чувствовали себя в степи, как дома. Они были неуловимы для свирепых татарских охотников за ясырем (ясырь – добыча, состоящая из населения, взятого в плен). Порой мальчишеские ватаги кабаньими тропами пробирались до самых войлочных юрт кочевников и выведывали намерения ордынцев, сообщая об этом своим.
Бывало, Кондрат с товарищами, лежа в траве, подолгу наблюдал за жизнью степного татарского становища. И уходил, лишь когда сторожевые псы, учуяв чужаков, подымали тревожный лай.
Во время одной из таких вылазок Кондрат с двумя своими друзьями Яшкой Рудым и Грицком Супом увидел, как из богатой юрты, размахивая нагайкой, выбежал кривоногий толстый ордынец и подозвал невысокого чернявого пастушка. Ребята не раз встречали этого татарского хлопчика в степи — он пас ордынские овечьи отары. Пастушок, услышав крик ордынца, зябко повел худыми плечами и покорно побежал на зов. Толстяк, переваливаясь на своих кривых ногах, засеменил ему навстречу. Подойдя к нему, он со всего размаха хлестнул юношу нагайкой по лицу. Рваная тюбетейка слетела с бритой головы мальчика. Хлесткие удары следовали один за другим, вырывая куски кожи со смуглых щек мальчика. А он даже не закрывал лицо руками, а покорно стоял перед своим обидчиком, пока не упал ему под ноги.
Кондратка почувствовал, что у него заныло сердце от обиды и кровь застучала в висках. Схватив лук и натянув тетиву, нацелил он железный наконечник стрелы в горло кривоногого. Еще миг — и стрела просвистела бы в воздухе, но цепкие руки товарища вырвали у Кондрата лук.
– Ошалел, что ли? Себя да и нас из-за басурмана сгубишь, — прошептал Грицко Суп, оттаскивая товарища подальше, в заросли травы.
– Молодой Хурделица сердито взглянул на него.
– Эх, зря ты не дал мне в кривоногого стрелу пустить.
ХI. ОЗЕН-БАШЛЫ
Озен-башлы – имя, в переводе означает «начало реки»
Кондратка хорошо запомнил татарского пастушка и, когда спустя год встретил его в камышах Лебяжьей заводи, сразу узнал.
А было это так.
Захотелось хлопчику белого и черного лебедей поймать, чтобы потешить слободских дружков. Уж больно красивы рядом лебеди — белый с черным. Очей не отвести!
Бить птиц без нужды Кондратка считал, как и всякий настоящий охотник, грехом великим. А вот поймать их, чтобы показать в слободе, а потом опять на волю отпустить,— что ж, это дело хорошее, веселое. Но лебедь, как известно, птица чуткая, хитрости превеликой, в руки так просто не дается.
Вот и затаился Кондратка на берегу заводи в камышах, у старой вербы. Ветви ее с серебристыми листочками склонились над водой. На одной такой ветке хлопец и укрепил сетку, натянутую на обруч, и протянул веревку так, чтобы, дернув за нее, накрыть сеткой лебедя, когда тот будет проплывать под ивой. До самого обеда сидел терпеливо Кондрат в своем убежище. Несколько раз лебединая стая проплывала мимо, в стороне от его ловушки.
Наконец, один из лебедей стал медленно приближаться к иве. У молодого птицелова от волнения перехватило дыхание. Вдруг совсем рядом раздался какой-то шум, который затем был заглушён резким кабаньим рыком и конским топотом. Лебедь, испуганный этими звуками, сразу отплыл от берега. Кондрат в досаде обернулся и обомлел. Раздвигая камыши, на низкой лошадке галопом въехал на берег молодой ордынский наездник, преследуемый хрипящим от ярости кабаном. Зверь, как выброшенное из пушечного жерла ядро, стремительно метнулся под ноги скачущему коню и сбил его на землю. Конь вместе с всадником упал в камыш, чуть было не придавив сидевшего в своем убежище Кондратку. Острые кабаньи клыки распороли брюхо лошади. Расправившись с конем, зверь повернулся к всаднику, придавленному тушей лошади. Ордынец был бы растерзан им, если бы Кондратка не прыгнул на спину кабана, покрытую твердой, засохшей тиной. Изловчившись, юноша метко ударил ножом в сердце животного. Легко, как былинку, стряхнул с себя Кондратку могучий зверь. Но острая сталь уже пробила его сердце, и он, захрипев, забился в предсмертных судорогах.
Кондратка подбежал к татарскому юноше и замер от удивления. Он опознал в нем того пастушонка, которого когда-то избивал кривоногий татарин. В узких черных глазах ордынца сверкали угроза и страх. Смуглые скулы побелели от волнения. Он, очевидно, решил, что спаситель хочет захватить его в плен. И когда Кондратка освободил его ногу от придавившей лошади, татарин, вскочив, выхватил кинжал.
Свой нож Кондрат оставил в кабаньей туше и, не обращая внимания на кинжал, зажатый в кулаке татарина, на его угрожающую позу, положил руку ему на плечо. Молодой татарин смутился и быстро вложил обнаженный кинжал в ножны.
– Рус, якши, якши (хорошо (татарск).), — сказал он Кондрату.
– Татар тоже якши, — ответил ему, улыбаясь, Кондратка и, весело хлопнув по плечу ордынца, подошел к кабану. Вынув нож, Хурделица провел им черту по туше зверя, как бы разделяя ее на две половины. На одну из них указал пастушонку.
– Бери, бери, — сказал он по-татарски.
Казачий сын не раз бывал с отцом на ярмарках, в Соколах и Ананьеве, где турецкие и татарские купцы вели торг с казаками. Он хорошо научился говорить по-ордынски. Но, к удивлению Кондрата, на лице татарина выразилось отвращение.
– Свинья букаши (плохо (татарск)), — сказал он и, плюнув, покачал головой.
Как правоверный мусульманин пастушок считал свинью нечистым животным. Он нахмурил тонкие словно нарисованные брови и подошел к своему издыхающему коню. Взглянув в черно-лиловые полные страдания глаза коня, пастушонок закрыл лицо руками и простоял так несколько мгновений. Затем, пересилив свою печаль, решительно выхватил из ножен кинжал и ударил им в шею лошади. Та сразу перестала биться. Из раны, нанесенной кинжалом, брызнула алая струя. Татарин припал к ней губами и стал пить кровь.
Кондрат отвернулся. Хотя он знал об этом обычае ордынцев, все же почувствовал отвращение и, отойдя в сторону, занялся разделкой кабаньей туши.
«Охотился на лебедей, а вот, вишь, что вышло вместо птичьего лова — помешал, чертяка эдакий, басурман. Ну что ж, кабан матерый — тоже неплохая добыча», — думал Кондрат.
Эта мысль успокоила сердце молодого охотника.
Тихий возглас заставил Кондратку оторваться от своей работы и поднять голову. Перед ним сидел татарский юноша и протягивал ему свой кинжал в серебряных ножнах. Кондрат был тронут этим подарком и взамен дал ему свой нож. Пастушонок улыбнулся, взял нож и бережно заткнул его за пояс.
– Отныне ты кунак (друг (татарск)) мой, — сказал он казачьему сыну. — Меня зовут Озен-башлы. А тебя?
– Кондратка, — ответил Хурделица. Так они подружились.
ХII. ШУМЯТ КАМЫШИ
Давно хотелось Кондрату Хурделице побывать на Лебяжьей заводи, где провел он лучшие годы своей ранней юности. И не позови его сюда Маринка, он все равно бы прискакал к камышовым берегам — побродить, как бывало, по зеленым топям, чтобы послушать голос ветра, колышущего звонкий тростник, побыть наедине со своими думами.
А подумать молодому казаку надо было о многом. Месяц в небе еще не обновился с тех пор, как Кондрат вернулся в родную слободу, а нужда с бедой уже подошли к дверям его поноры. Жизнь Хурделицы становилась с каждым днем тревожнее. Вот слух пошел, что ордынские мурзы скоро начнут наезды делать, с каждого дома откуп брать будут — от прибытка скотского и промыслового десятую долю. И еще четырнадцать податей разных, установленных ханом. А где взять для откупа достояние, когда за год отсутствия Кондрата хозяйство его захирело. Печалили Хурделицу и вести с запорожских земель. Приезжие чумаки недавно поведали, что паны за «втикачами» — бежавшими казаками и холопами — хотят на Ханщину поиск послать. Хотя чумаки и посмеивались над панскими затеями, говоря, что из этого все равно ничего не выйдет, но молодому казаку опять и опять вспоминалась неволя, железный ошейник пана Тышевского.