— Надо, как говорил основатель самой первой этерии Ригас Велестинлис,[92] оружием расторгнуть рабство вековое! Пришла пора! — с жаром говорил худой с лысеющим костлявым лбом Николас.
Ему возражал, высказывая не меньшую страстность, Мускули.
— Еще не пришла пора! Бонапарт султана поддерживает, а султан… Еще войны нет, а он смотри, что делает. Запер проливы из Черного моря, нам и дороги нет. Не зря вот наши моряки с корабля на берег сошли. — Он своей курчавой головой показал в сторону Радонаки и Иванко.
— Ну, а как победим Бонапарта — тогда будет самая пора? — спросил Николас.
— И тогда не пора… Не так надо… Вот фанариоты[93] знают, что делают. Они захватывают высокие должности в Стамбуле, и сломят со временем власть султана. Нет еще рано браться за оружие. И даже после победы над Бонапартием. Терпение все побеждает…
Тут неожиданно для всех окружающих в спор включился густой и дрожащий от гнева басок Иванко.
— А помните, господин Мускули, вы не раз мне рассказывали, как пришлось вам спасать от ножей янычарских мирных людей греческой и болгарской крови? Помните? Так что ж прикажете и далее спокойно глядеть на подобное, противное человеколюбию?…
Все невольно обернулись к юноше, для которого порыв этот был также неожиданным.
— Какой молодой да горячий! — отшутился Мускули. Он положил узкую костлявую руку на плечо юноши.
— Вот таких горячих, как он, на султана выпустить бы, господин Мускули, — сказал Николас.
— Да ведь он не грек…
— Среди греков тоже такие имеются…
Губы Мускули сложились в саркастическую ухмылку И Николас громче произнес:
— И немало! Немало… Люди других наций к нам на помощь придут!
— Придут! — как эхо повторил слова Николаса Иванко.
Мускули рассмеялся.
— Если нас, греков, будут поддерживать с оружием в руках, тиранам придется плохо!
Кондрат со странным чувством смотрел на Иванко. Его радовало вольнолюбие сына и та чуткость, которую он проявил. В этой чуткости была не только любовь к нему — отцу, тут раскрылась умная рассудительность совершенно зрелого человека. Словно Иванко, которого он считал до этого часа мальчишкой, мгновенно превратился по какому-то сверхестественному волшебству во взрослого.
В то же время Кондрат уловил и снисходительность, будто бы теперь они поменялись ролями: Иванко по-отечески снисходительно смотрел на его слабости.
Ночью в постели с Гликерией, во время горячих ласк, Кондрат вдруг вспоминал о сыне и отворачивался к стене.
Гликерия безропотно, ничем не выдавая своих чувств, переносила внезапную перемену в настроении мужа. На все расспросы Одарки, почему она печальна, отвечала односложно, что вспоминает погибшего батюшку… С прозорливостью влюбленной женщины она проникла в самые тайные мысли мужа. Ее совсем не оскорбляла его тоска по Маринке. Эта тоска казалась ей благородной, возвышала Кондрата. Гликерия страдала от этой тоски вместе с мужем, жалела его. Она инстинктивно чувствовала, что сама жизнь да немалые труды, которые были по богатырским плечам Кондрата, могли бы излечить его от грустных воспоминаний.
Однажды Кондрат вернулся домой взволнованный и принес весть о новой войне. Он хмурился и сказал, что стыдно ему, казаку, сидеть в такое время дома и держаться за бабью юбку, что ему надобно на войну идти… Выслушав его, Гликерия тихо сказала:
— Если надобно, то иди… Не думай обо мне…
Она не знала, что двадцать два года назад в этой же комнате, другая женщина — жена Кондрата, казачка Маринка, также нашла в себе силы так расстаться с любимым.
Военные трубы
12 июня 1812 года великая армия Наполеона переправилась через Неман и вторглась в пределы Русского государства. Царское правительство поняло, что, имея регулярную армию в пять раз меньшую, чем Наполеон, оно не сможет одолеть грозного противника. Для победы над миллионной разноязычной армией Наполеона потребовались силы всех народов, населяющих тогдашнюю Российскую империю. И хотя царское правительство пуще огня боялось своих крепостных, оно должно было перед лицом смертельной опасности прибегнуть к помощи этой народной силы.
6 июля 1812 года император Александр Первый обратился ко всему населению России с просьбой помочь регулярным войскам в борьбе с врагом и предложил организовать ополчение.
Этот манифест, обнародованный в Петербурге 22 июля, был доставлен в Одессу.
А через несколько дней герцог Арман Эмманюэль Ришелье обратился ко всем «состояниям» и национальностям с призывом так или иначе принести жертву для спасения России, Его речь, произнесенная в дворянском собрании, сразу стала широко известна всему городу. Ее обсуждали в дворянских особняках и в негоциантских конторах, купеческих лавках, на рынках, в трактирах и кофейнях.
92
Ригас Велестинлис (1757 г. — 1798 г.). Поэт и великий революционер. Вождь греческих патриотов.
93
Фанариоты — от названия квартала Стамбула — местопребывание греческого патриарха. Здесь жили представители греческого духовенства, а также богачи-греки.