Однако долго находиться в таком состоянии ему не пришлось. Внезапно прекратились вопли веттурино. Потом раздались шаги и дверь, щелкнув запором, распахнулась. Николи увидел синьора Скванчи, который со слезами на глазах бросился к нему и сжал его в своих объятиях. На худощавом лице полицейского было явно видно разочарование. Его мечта о поимке важного преступника — иностранного шпиона — врага его величества императора рассеялась как дым. Задержанный оказался всего-навсего юным шалопаем, сбежавшим от своего воспитателя. Правда, юноша был сыном русского дворянина и, очевидно, богача, если имел возможность учиться за границей, в Италии. Он хотел, видимо, из патриотических чувств бежать к своему царю, чтобы служить ему, сражаясь против императора. Но все это звучало настолько несерьезно, что не представляло для полицейского департамента ни малейшего интереса. Утешить разочарованного комиссара удалось синьору Скванчи лишь при помощи столбика золотых наполеондоров да в какой-то мере трогательным рассказом о благородном порыве русского юноши. Комиссару припомнилась его собственная санкюлотская юность, когда он добровольцем сражался под знаменами будущего императора, тогда только бригадного генерала — «маленького капрала», как называли его солдаты. Он тоже, как безумный, бросил тогда все, чтобы служить родине. С тех пор прошло немало лет, и комиссар привык свои самые сокровенные мысли облачать в приемлемую для нового времени форму.
— О, я хорошо понимаю вас, — сказал он Скванчи. — Ваш воспитанник обожает своего государя. Русские не меньше, чем мы, французы, обожают своего императора. Он желал посвятить свою юную жизнь царю… Это прекрасно!
Николи, услышав это, вспыхнул от гнева. Он хотел было запальчиво ответить, что ненавидит всех тиранов, но любит родину! Но Скванчи незаметно наступил ему на ногу Николи понял сигнал и сдержался А комиссар решил, что юношу, видимо, приятно смутила его похвала.
Вернувшись в Падую, Скванчи уже не оставлял воспитанника без самого бдительного надзора. Николи теперь и днем и ночью находился под чуткой и нежной его опекой.
— Видишь, мой мальчик… Не так-то легко посвятить себя родине. Сейчас для тебя это еще невозможно. Ты должен набраться терпения и готовиться к этому, — не уставал твердить ему Скванчи, когда замечал печальный, угрюмый взгляд воспитанника.
— Я все равно буду ей служить, — ответил Николи, упрямо хмуря густые рыжеватые брови.
Пути дороги
Эскадрон Виктора Петровича Сдаржинского двигался без длительных привалов и остановок. Пройдя около ста верст вдоль скалистых берегов южного Буга, он резко повернул на запад, пересек шумящую тополями и березами подольскую возвышенность и достиг Каменец-Подольска Лишь здесь Кондрат смог догнать своих эскадронцев. Их серо-зеленые ряды, уже построенные в походную колонну, он увидел ранним утром, въехав во двор средневековой, вырубленной из камня крепости.
Кондрат так обрадовался товарищам, что даже не смог удержаться от запорожского возгласа:
— Братчики!..
Ответом ему были дружелюбные восклицания, прокатившиеся по рядам конников. № Хурделицын направился рапортовать Сдаржинскому.
— Молодец! Вовремя поспел, — сказал, выслушав рапорт, Сдаржинский. — Еще немного — и след наш простыл бы. Потому что приказано нам не медля двигать в Белую Русь, к городу Несвижу на соединение с Дунайской армией. Так-то, братец… И отдыха тебе с пути дальнего ни минутки дать не могу, — погладил гриву Кондратьевой лошади Виктор Петрович.
Серые выпуклые глаза Сдаржинского смотрели на Хурделицына так просительно, словно командир извинялся. Знакомый облик добрейшего Виктора Петровича, которого даже командование эскадроном еще не сделало по-настоящему военным, подбодрил уставшего Кондрата. «Такой, каким ты был цивильным, таким и остался. Видимо, пока в бою не понюхаешь пороха, таким и будешь», — усмехнулся в усы Кондрат, выпрямившись в седле, внимательно оглядел выстроенный эскадрон.
Все ополченцы уже приобрели за месяц похода вид настоящих ветеранов. Они уже без напряжения, свободно, как настоящие конники, держались в седле. Обрели выправку и манеры настоящих воинов. Их лица загорели, обветрились. Движения стали легкими, непринужденными Но главное, что остановило внимание Кондрата, — это внутренняя перемена, которая произошла в людях. Во взглядах эскадронцев появилась почти неуловимая, все оценивающая солдатская серьезность. Она всегда отличает бывалого воина от новобранца. «Гляди, и в деле не были, а посуровели», — подумал Кондрат и подъехал к сыну.