Просьба
Горечь, прозвучавшая в словах Кондрата, вернее, тон, каким они были произнесены, открыл Виктору Петровичу всю глубину трагедии унтера.
Он мысленно упрекнул себя за то, что опрометчиво разбередил душевную рану своего однополчанина.
— Успокойся, друг мой. Все преотлично образуется. У меня и сомнения даже нет, что ты весьма скоро поправишься. Так обещает доктор, — смущенно промолвил Сдаржинский.
Запавшие темные глаза больного сверкнули недобрым огнем.
— Напрасно вы, Виктор Петрович, только на дохтура этого деньги переводить изволите. Мне ваших денег жалко. Не в силах он мне помощь оказать, хоть еще сто лет лечить будет. Истинная правда!..
Кондрат машинально поднялся, но, сделав резкое движение, со стоном опустился на свое ложе.
— Осторожнее, Иванович, — склонился над ним Виктор Петрович. — В лечении, друг мой, терпение потребно… И на дохтура ты напрасно совсем… Ведь он врач известный, к тому же…
— Гоните его, Виктор Петрович, прошу вас… Голову нам он морочит. Видеть его уже тошно. Коли прогоните — мне сразу, наверное, полегчает.
Слушая Кондрата, Сдаржинский то хмурил рыжеватые брови, то улыбался.
— То есть, как это — гоните? Позволь, Иванович! А кто же тебя тогда лечить будет? Ты же больной. Без доктора тебе не обойтись.
— Обойдемся!.. Я давно вас просить об этом собираюсь… Разрешите мне лечение от одной ведуньи испробовать, чтоб только лекарь-немец ваш не мешался.
— Это от какой такой еще ведуньи? — поморщился Сдаржинский. — Знахари и колдуньи в наш просвещенный век суть невежество одно да шарлатанство. Я не думаю, что ты, Иванович, к сему легковерную приверженность имеешь… Стыдись!
— Все ж, уберите доктора, а то я, не стерпев, обижу его. Нехорошо тогда получится. Истинную правду говорю, ваше благородие. — Голос Кондрата задрожал. Звучащая в нем горечь заставила насторожиться Сдаржинского.
— Но как я рассчитаю врача, когда он не закончил еще курса лечения. Он хочет тебе благо сделать, а я его прогоню… Нехорошо будет…
— А вы его от меня помаленьку отвадьте… Он сам, поди-то, в душе отбояриться хочет. Гордость ему самому отказаться мешает. Понимает, видать, что хворь мою ему не одолеть. Он немец неглупый. Вы ему только облегчение сделаете.
— Ты уверен?
— Да я его насквозь вижу.
— Гм… Любопытно, — задумался Виктор Петрович. — Как же все-таки мне его поделикатнее отвадить?
— Да вы его, когда в Одессу поедете, возьмите с собой. И продержите его возле себя подольше… Месяца три так, чтобы от меня он отвык. А потом скажете, что я, мол, неблагодарный, у ведуньи лечиться стал…
— Так ты в самом деле хочешь у ведуньи?
— Она одна мне, пожалуй, и поможет… Только дозвольте ее ко мне допустить.
Виктор Петрович тяжело вздохнул.
— Ох, как я не люблю эти суеверия!.. Но раз ты так настаиваешь — пусть будет по-твоему. Волю больного уважать надо. Только — чур! Я об этом ничего не ведаю, ничего не знаю. Понял? — Он многозначительно поднес палец к губам.
На другой день Виктор Петрович увез неведомо куда — «в долгую отлучку» — немца-лекаря. А через несколько дней на возке, запряженной парой саврасых, в Трикратное приехал к Кондрату из Одессы дед Семен Чухрай со своей старухой Одаркой.
Отлучки Виктора Петровича
Не только дела заставляли Сдаржинского на долгий срок отлучаться в Одессу. С этим городом его сейчас, как никогда, связывали сугубо личные интересы, надежды и желания. Кузина Натали, по-прежнему притягательная и по-прежнему недосягаемая, прочно вошла в его жизнь. Он пронес свое чувство к ней через годы, через войну, через тяжелые испытания.
И, как в прошлые годы, его поразила мужественная откровенность этой хрупкой, грациозной, на первый взгляд беззащитной девушки. В первую же встречу, после радостных восклицаний и традиционного поцелуя, кузина подвела Сдаржинского к портрету его брата Николая, висящего в раме, повитой черным крепом.
— Здесь, дорогой кузен, перед лицом погибшего в сражении, я должна сказать вам правду. (Когда она говорила с Виктором Петровичем по-французски, всегда переходила на «вы»). — Он — единственный человек, которого я любила и люблю и который унес мою любовь с собой. Я поклялась, что буду верна ему. И вы также должны поклясться, что никогда, ни при каких обстоятельствах… — Тихий голос Натали задрожал: — Клянитесь! — Черные влажные глаза ее приказывали и в то же время умоляли исполнить просьбу.