— Вам досталось наследство — огромное количество степной плодородной почвы. Неужели у вас, как у большинства наших ленивых невежественных помещиков, не хватит ни желания, ни ума, ни сил превратить все эти земли в плодородные нивы, сады и принести счастье тем, кто вашу землю обрабатывает?
Слова Натали обычно вызывали улыбки у всех, кто слышал их, кроме его одного. Для Виктора Петровича в них звучала надежда: большим трудом, достойным настоящего мужчины, завоевать у Натали уважение, а может быть, и любовь к себе.
Знакомый из Италии
После очередной длительной разлуки с кузиной, когда Виктор Петрович снова посетил ее дом, его ждал неприятный сюрприз. В гостиной Натали, в его любимом удобном кресле у камина, сидел, весело щуря синие озорные глаза, юнкер в артиллерийском мундире.
У Виктора Петровича учащенно забилось сердце. Натали внимательно оглядела его, улыбнулась приветливей чем обычно, представила ему юнкера. Это был тот самый мальчик, что когда-то, еще до войны, присылал Натали письма из Италии. Она их не раз читала Сдаржинскому. Теперь их автор Николай Раенко превратился в рослого, на целую голову выше Сдаржинского, юношу. Он вернулся на родину и поступил в конную армейскую артиллерию.
Раенко был остроумным темпераментным собеседником, сопровождавшим свои слова энергичной итальянской жестикуляцией, к которой он, очевидно, привык, прожив много лет в Тоскане. Его рассказы об Италии, полные негодования против ее поработителей-чужеземцев, взволновали слушателей. Он поведал о революционных обществах карбонариев которые созданы во всех многочисленных королевствах и герцогствах Апеннинского полуострова.
— Карбонарии — это значит по-итальянски угольщики… Так называют себя бунтари, которым ненавистен гнет поработителей — австрийских деспотов Габсбургов. Карбонарии уже взялись за оружие, в Неаполитанском королевстве вспыхнула революция[118] а в Португалии хунта во главе с полковником Сенульведа совершила государственный переворот, урезала власть тирана, провозгласив конституционную монархию. Там и здесь действовали восставшие офицеры. Неплохо бы и нам последовать их примеру! — Раенко молодцевато расправил свои широкие, украшенные новенькими юнкерскими погонами плечи.
Хотя Раенко первый раз в жизни видел Сдаржинского, он откровенно делился с ним своими взглядами. Такая беспечная болтливость сначала не понравилась Виктору Петровичу, но потом он понял, почему юнкер не опасается быть с ним откровенным. Он, видимо, узнал о нем от кузины.
«Значит, этот юнкер уже бывал у Натали, когда я отсутствовал», — уколола его ревнивая догадка. И все же Виктору Петровичу понравился Раенко. В горячей откровенности Николая звучала подкупающая искренность, и перед ней не могла устоять ледяная вежливость, с которой встретил его Сдаржинский.
Когда же юноша беспечно поведал, как сам был принят в общество карбонариев, Виктор Петрович пожал ему руку.
— Я завидую вам, — сказал он юнкеру.
— А я, откровенно, — вам, — с мальчишеской непосредственностью рассмеялся Раенко. — Я только в Италии размахивал карбонарийским кинжалом, а вы — я это знаю от Натальи Дмитриевны — предводительствовали партизанским отрядом, освобождали в сражениях родину от войск узурпатора. О, как мне хотелось тогда вернуться в Россию, чтобы сражаться с врагом! Весь мир еще восхищается подвигами войск наших. Нам сочувствуют даже французы, которых мы победили, не говоря уже об итальянцах, немцах и англичанах.
— Ну, простите — это уж вы хватили через край, — покачал головой Сдаржинский. — Что касается англичан — трудно поверить. Они высокомерно считают нас рабской отсталой страной.
— Вы не правы! Лучшие из англичан искренно желают нам освободиться от деспотизма, — взмахнул длинными руками, словно птица крыльями, Раенко.
— Кто же из этих-то лучшие — позвольте спросить? — усмехнулся Сдаржинский.
— Байрон! Я всего лишь один раз в жизни имел счастье встретиться с сим необычайным человеком. Узнав, что я русский, он долго расспрашивал меня о нашем отечестве. Но что я мог рассказать о России, если сам с детства был оторван от нее. Все же он продолжал расспрашивать меня. Россия его очень интересовала А потом Байрон сказал, что, видимо, наша страна снегов уже услышала могучий голос свободы и скоро пробудится ото сна…[119]
Друг Байрона
Затаив дыхание, собеседники Николая слушали его рассказ о встрече с английским поэтом. Имя Джорджа Гордона Байрона и его полные мятежной романтики поэмы и стихи уже тогда были известны образованной части русского общества.
118
Революция в Неаполитанском королевстве вспыхнула в июле 1820 года, а в Португалии в августе того же года.
119
Байрон ярко выразил эту мысль в шестой песне своей поэмы «Дон Жуан»: // …Я знаю: в рев Балтийского прибоя // Уже проник могучий новый звук, // Неукротимой вольности дыхание: // С меня довольно этого сознанья. // (Перевод Т. Гкедич).