Удовольствие, которое испытывал император, высоко оценив доклад Пестеля по греческому вопросу, не прошло бесследно. Пестель давно стремился получить в свое распоряжение отдельную воинскую часть, чтобы иметь возможность, командуя ею, поднять восстание. Поэтому он с нетерпением ждал приказа о своем производстве в полковники и назначение командиром полка.
Но хотя в конце 1820 года во Второй армии освободилось место полкового командира и Киселев предложил на эту должность Пестеля, царь не согласился с его рекомендацией. В доносе, полученном царем от библиотекаря главного штаба Грибовского, среди членов тайного общества упоминалась фамилия Пестеля. Правда, доносчик сообщал, что тайное общество — Союз благоденствия — само себя распустило, однако Александр Первый распорядился вычеркнуть фамилию Пестеля из списка подлежащих к производству в полковники.
А Пестель, не зная причины задержки своего назначения в полковники, нервничал. Срывался его заветный план дальнейших революционных действий. И, устав ожидать царского приказа, он решил искать другие пути к намеченной цели. Павел Иванович стал вести переговоры с графом Иваном Осиповичем Виттом — невысоким с фатовскими усиками, пустыми глазами, фанфаронистым генерал-лейтенантом.
Отец Витта — Иосиф — голландец родом, служил некогда генералом Речи Посполитой. Он из меркантильных соображений уступил свою супругу гречанку Софию — замечательную красавицу, богатейшему магнату помещику на Украине Станиславу Потоцкому. Воспитанный в растленной атмосфере предательства и лжи, Иван Осипович Витт сделал блестящую карьеру в свите Александра Первого. Он выполнял с успехом самые деликатные поручения. Был соглядатаем царя в Вене, в Варшаве, в главной квартире Наполеона, а сейчас командовал Бугскими военными поселениями и состоял обер-шпионом императора на юге России.
«Сколько я его знаю — он лжец и самый неосновательный человек… „Двухличка“», — писал о нем Багратион Барклаю де Толли в 1811 году.[147]
Пестель хорошо знал о всех этих качествах Витта, но рассчитывал, перейдя к нему на службу, получить под свою команду отдельную часть. Для успеха своего замысла, крайне нужного тайному обществу, Пестель готов был стать родственником Витта — жениться на его дочери графине Изабелле… Но вдруг пришел нежданно из Петербурга высочайший приказ о производстве Пестеля в полковники и назначении его командиром Вятского пехотного полка, стоящего в Линцах.
Видимо, впечатление, которое произвел доклад Пестеля о греческом восстании, было таково, что царь решил продвижением по службе подкупить нужного ему толкового человека.
Пестель, читая приказ о своем назначении, облегченно вздохнул. Теперь можно было навсегда отложить тягостную для него женитьбу на графине Изабелле и порвать всякое знакомство с неприятным, фальшивым вельможей Виттом.
В родной гавани
Пестель в своем донесении недаром писал, что султанским правительством «самые священные и законные интересы империи не признаются и попираются…».[148]
Упадок торговли хлебом ущемил интересы привилегированного сословия тогдашнего русского государства — помещиков, главных поставщиков хлеба на международный рынок. Но Александр Первый настолько попал под влияние австрийского канцлера Меттерниха, что продолжал своей политикой подрывать престиж родной страны. Он даже отстранил от службы министра иностранных дел Иоанна Каподистрию, который убеждал царя в необходимости отпора султанской агрессии на Балканах.
Козни султанского правительства болезненно почувствовали жители Одессы и других черноморских портов. Деловая жизнь в этих городах во многом зависела от заморской торговли. И лишь только в Карантинной гавани Одессы перестали бегать один за одним по сходням сносчики[149] с мешками зерна, лихо опрокидывая их над арфой,[150] прикрывавшей люк корабельного трюма, жизнь в порту замерла.
Одесситам было грустно приходить в опустевшую гавань, где не слышались уже веселые покрикивания портовых работников:
— Чок! Чок! Чок!
— Вира по малу!
— Майна банда!
— Ай да наша, кадка, кадочка!
— Крутится — вертится!
Где перестала литься, словно золотой поток, отборная украинская пшеница, ударяясь в проволочные струны трюмной арфы, где перестали подымать на кораблях белые паруса.
Такая участь постигла и видавшую виды ветхую шхуну «Марину», на которой в должности подшкипера плавал Иванко Мунтяну.
148
Обнаглевшие чиновники Порты чинили всевозможные препятствия русскому судоходству на Черном и Средиземном морях, блокировав проливы. Это больно ударило по русской торговле, особенно хлебной.
150
Арфа — так называли в порту решето из проволочной сетки, которым прикрывали люк трюма, чтобы просеивать грузившееся зерно.