— Салям, Кондратка! Салям, кунак! Не узнаешь? — сказал ордынец по-татарски.
В памяти казака сразу встали картины встреч с пастушонком у татарского становища и Лебяжьей заводи.
— Озен-башлы, кунак! — крикнул удивленный Хурделица. Но в голосе его слышалась неуверенность. Нелегко было признать в степном воине юношу, которого он когда-то спас от клыков кабана.
— Ты таким джигитом вырос, что тебя и узнать мудрено, — сказал Кондрат. И, взяв коня кунака под уздцы, проговорил решительно: — Слезай, лучшим гостем будешь! Слезай!
Но Озен-башлы не менее решительно отказался:
— Не могу! Времени совсем нет! И у тебя тоже нет. — Он вопросительно глянул на стоящего неподалеку Яшку Рудого.
Кондрат понял, что татарин хочет сказать что-то важное, предназначенное только для его ушей, и подмигнул Рудому. Яшка был понятлив и сразу оставил кунаков наедине.
Выждав, когда он отошел достаточно далеко, Озен-башлы, понизив голос, сказал:
— Кунак, большая беда грозит тебе. Вчера твоя пуля ранила сераскера здешнего, старшего сына Ураз-бея, нашего мурзы. Как только он встанет на ноги, сразу же приедет сюда со своими воинами, чтобы разыскать обидчика и отомстить. Тебя ожидает смерть, а на жителей слободы ляжет большой штраф. Сегодня же убегай подальше из этих мест. Остерегайся Ураз-бея, у него хорошая память, кунак!
С этими словами Озен-башлы неожиданно пришпорил коня. И, прежде чем Кондрат успел опомниться, исчез в зелени слободской улочки.
Разлука
Предостережение кунака смутило Хурделицу. Он не притронулся к утренней еде, приготовленной матерью. Не мешкая, оседлал коня и помчался к Бур иле. Не страх за свою голову гнал его к старому запорожцу — ордынцев он не боялся. Пока оружие было при нем, Кондрат знал, что врагам его не одолеть, но, ведая их обычаи, он страшился, что месть Ураз-бея может распространиться на его близких: старуху мать и Маринку, на всю слободу. За девушку казак более всего опасался, зная жадность ордынцев. Красивая девушка — хороший ясырь, ходкий товар на невольничьем рынке…
В доме Бурилы он застал только старуху-сербиянку. На его вопрос, где хозяин, она показала иссохшей рукой в сторону степи.
— Туда ушли и старый, и Лука, и Маринка.
Известие, что Лука уже возвратился из своей поездки, обрадовало Кондрата. Он, не мешкая, поскакал в степь и вскоре обнаружил следы тех, кого искал. В небольшой котловине Кондрат заметил Бурилу и Маринку. Раздвигая крепкие прутики былинника — травы, похожей на крапиву, старик отбирал тоненькие, словно голубые жилки, стебельки какого-то другого растеньица. Он вырывал их с корнем и передавал Маринке, которая вязала небольшие снопики.
Увидев встревоженное лицо Кондрата, Маринка бросила в сторону снопик и поспешила ему навстречу. Недоброе предчувствие взволновало ее сердце.
— Ой, Кондратко, никак беда? — всплеснула она руками.
Кондрат соскочил с коня и отдал ей поводья.
— Не волнуйся, беды пока нет. Попаси коня в стороне, а я к деду. Разговор к нему есть, — попытался он успокоить Маринку. Но сердце ее чувствовало, что это не так. Взяв коня под уздцы, она пошла вслед за Кондратом. Бурило тоже был встревожен.
— Нашкодил добре, — покачал чубатой головой старик вместо приветствия, высекая огонь для своей люльки.
Хурделица понял: Маринка уже поведала деду о вчерашней стычке с ордынцами. И рассказал подробно о предостережении Озен-башлы.
— Накликал ты, Кондратка, беду — татары за обиду мстят люто, а Ураз-бей сам видишь какой! Теперь и тебе, и всем нам, — старик показал рукой в сторону слободы, — ухо востро держать надо. Неладно получилось, неладно!
Старик с сердцем выдохнул облако табачного дыма и вдруг, вытянув из-за кушака пистолет, выпалил в воздух. Он сделал знак, призывающий к молчанию, и стал прислушиваться к шуму ветра в степной траве.
Скоро послышался далекий звук, напоминающий пение рожка. Затем из далекой рощицы галопом выехал всадник и помчался прямо к котловине. Кондрат издали узнал в коннике — по развевающейся черной бороде и плотной фигуре — Луку. Подъехав к котловине, Лука выпрыгнул из седла и быстро подбежал к Буриле.
— Что случилось, хозяин? Чего звал? — спросил он с тревогой в голосе.
— Садись и слушай, — пригласил Бурило и сам, поджав по-турецки ноги, сел на траву.