— Двухбунчужный дьявол!
— Знатный.
— Наряжен, будто павлин.
— А правда, братцы, что паша сто жен имеет? — спросил Травушкин.
— Правда!
— И этот?
— А этот вдвое! Ведь сказано тебе, что он двухбунчужный!
— Ох, старый кобель! — от всей души возмутился Травушкин. — И зачем его, братцы, было в плен брать?
— Как зачем? — возразил ему ефрейтор Иван Громов. — В плен всякого брать должно. Меня еще Ляксандр Васильевич Суворов-батюшка, командир мой полковой, поучал: «Раз в полон неприятель сдается — не обижай!» Понял? И второе: «Супостата живьем имать — почет воинский». Вот… — И ефрейтор приставил Травушкина охранять пашу.
Зюзин заметил кованый сундук, открыл крышку и увидел мешочки с золотыми и серебряными монетами. Субалтерн взглянул на убитых турок, раненого татарина, и ему стало ясно, что произошло здесь совсем недавно.
— Кондратушка, да ты, пока мы замешкались с янычарами, казну пашинскую отвоевал, — просиял Зюзин. — Молодец! — Но увидел печаль в глазах Кондрата и спросил: — Ты чего хмурый?
Есаул показал глазами на лежащего в луже крови Озен-башлы:
— Это кунак мой, Василий.
Он подошел к татарину. В глазах Озен-башлы застыла грусть. Смуглое лицо стало бледным. Видно было, что жизнь покидает его. Движением руки он подозвал Кондрата ближе к себе, показывая знаками, что хочет рассказать что-то важное. Но кровь душила раненого, не давала вымолвить ни слова. Наконец, сделав над собой усилие, он прошептал:
— Маринка… Лука живы… Они здесь… В подвальной тюрьме… Вход под камнем, там, в каземате… Спеши… Прощай, кунак…
Кондрат попытался было приподнять Озен-башлы, но он снова прошептал:
— Иди… Скорей… Скорей…
Хурделица с Зюзиным побежали во второй каземат. Там в углу стояла грубо обтесанная гранитная плита. Отодвинув ее, Кондрат увидел небольшое отверстие — вход в подвал.
Две железных двери пришлось распахнуть есаулу, пока он добрался до небольшой камеры, где на полу, залитом водой, он увидел связанного по рукам и ногам чернобородого человека.
Наклонив к его лицу светильник, он узнал Луку.
— А Маринка? — спросил Кондрат, обнимая друга.
— Ищи рядом, — прохрипел Лука.
Есаул увидел у стены еще двух узников. Это были женщины. Одна из них оказалась незнакомой. Тогда он поднес светильник к лицу другой и радостно вскрикнул. На него глядели Маринкины глаза.
— Кондратко, — прошептала девушка.
Кондрат взял ее на руки и, словно дитя малое, вынес из темного подвала на крепостной двор.
Утреннее солнце ослепило обоих.
Еще гремели пушки вражеских кораблей.
Небезопасно было от летящих пуль и ядер. Но казак Яков Рудой, влезши на шпиль крепостной башни, уже сбивал турецкий полумесяц.
Дующий с моря ветер развернул над Хаджибеем боевое русское знамя.
Враг ушел навсегда
Безбородко проснулся от грохота пушечной пальбы и направился в шатер к Гудовичу. В стороне Хаджибея предутренняя мгла полыхала зарницами.
У Гудовича он застал фурлейтов[41], которые собирали вещи командующего. Сам Гудович уже ушел с отрядами своих войск к крепости.
Безбородко впал в отчаяние. Рушились все его честолюбивые планы. Он понял, что де Рибас неспроста начал штурм Хаджибея раньше, чем было условлено: «Хитрец, хочет сам взять крепость, дабы себе присвоить сию викторию».
Граф приказал подать лошадь. Он вскочил в седло и, расстроенный, помчался догонять командующего.
Гудович прибыл в расположение батареи майора Меркеля, когда уже начинало светать. Генерал-поручик взошел на пригорок и поднес к глазам подзорную трубу. Части полковника Хвостова почти полностью заняли крепость. От противника не были очищены лишь две круглых угловых башни. Штурмовой отряд секунд-майора Воейкова уже выбил неприятеля из хаджибейской слободы — форштадта и теперь под обстрелом турецкого флота занимал позиции на берегу для отражения возможного десанта.
Гудович понял, что наступают решительные минуты битвы за Хаджибей. Турецкие корабли, среди которых были не только легкие военные суда — лансоны, но и многопушечные фрегаты, близко подойдя к берегу, начали жестокий обстрел наших позиций.
Батарее Меркеля неудобно было стрелять с левого фланга по вражеским кораблям.
Гудович отнял трубу от глаз и обратился к стоящему рядом майору Меркелю.
— Возьми, ваше благородие, свои единороги[42] и скачи с ними во весь дух в обход крепости на правый фланг. Разверни батарею на берегу и дай по кораблям бландску-гелями[43], чтоб туркам жарко стало.