Кондрат вышел из флигеля во двор, отвязал коня, вскочил на него и вдруг увидел стоящего на высоком крыльце капителя[54] рослого, могучего сложения человека в гетманском малинового бархата кунтуше, усыпанном бриллиантовыми звездами и орденами. Бледное лицо с хищным крючковатым носом, русые взлохмаченные волосы делали его похожим на степного орла-беркута. Он исподлобья смотрел куда-то вдаль, не обращая никакого внимания на суетящихся вокруг него офицеров. Потом повернул голову и перевел взгляд на Хурделицу. В этот миг Кондрат приметил, что один глаз этого степного орла блеснул стекляшкой.
«Ого! Да ты, брат, одноглазый! Значит, это и есть сам Потемкин, а по-нашему, по-запорожскому, Грицко Нечеса. И впрямь-то, по волосам ты и ныне нечеса», — подумал Кондрат.
— Он? — спросил Потемкин подбежавшего к нему Попова.
— Так точно, ваша светлость! Он. Уже наряжен с пакетом к Павлу Сергеевичу.
Светлейший сделал знак рукой, и Кондрат подъехал к самому крыльцу капителя.
— На словах от меня передай Пашке, — хмуро улыбнулся Потемкин Хурделице, — то есть племяннику моему, его светлости генерал-поручику и кавалеру Павлу Сергеевичу, чтоб от Измаила — ни шагу! Понял? Так… А то слух до меня дошел, что он уже отступил и с войском своим сюда прется, на зимние квартиры. Вот… Скажи, чтобы немедленно повернул на Измаил. Понял?
— Понял, ваша светлость…
— Коли так — с Богом!
Построив сотню гусар в походную колонну, Кондрат повел свое воинство к Измаилу.
На другой день утром недалеко от излучины Дуная встретил он группу конников, за которыми нестройной толпой шла пехота. Подъехав ближе, Кондрат увидел чернявого, грузно сидящего на гнедом жеребце генерала и приблизился к нему.
Хурделица спросил, где можно увидеть его светлость Павла Сергеевича Потемкина.
— Он перед тобой, — сказал генерал, и Хурделица вручил ему пакет, а также передал устное распоряжение светлейшего.
Выслушав посланца и прочитав донесение, генерал гневно сверкнул черными выпуклыми глазами и, побагровев, выругался.
— Плохую весть вы принесли мне, милостивый государь. Хорошо ему, светлейшему, в Яссах менуэты танцевать да приказы приказывать. Сам бы попробовал… — Но, почувствовав, что сказал лишнее, генерал осекся и тут же приказал повернуть войско вспять.
Обогнав идущую обратно в Измаил пехоту, Кондрат к ночи добрался до лагерного расположения русских полков.
Армейская крепость
На другой день в расположении Херсонского полка Кондрат разыскал любезного своего друга Зюзина. Василий сильно похудел за время их разлуки.
«Оголодал, видно, на интендантских харчах», — подумал Кондрат, разглядывая осунувшееся лицо товарища. Тот под его внимательным взглядом невесело поморщился.
— Зябнем здесь в палатках полотняных на ветру. Подчас и хлебушка не видим. Все без толку турецкие бастионы разглядываем… — Он печально улыбнулся, кутаясь в свой видавший виды плащ.
Голодные, одетые в рваные летние мундиры солдаты и офицеры произвели тоскливое впечатление на Хурделицу.
— Светлейший день и ночь в веселых пирах пребывает, а здесь черных сухарей да квасу не хватает, — сказал с горечью Кондрат. Хотел еще что-то добавить, но Зюзин прервал его:
— Ладно! Лучше о викториях поведаем друг другу, — и кивнул на стоящих рядом солдат.
— Что ж… Это можно, — согласился Хурделица. Он понял товарища. — Говорят, что у вас тут настоящего дела еще не было.
— Какое!.. Вот только со стороны Дуная, — Зюзин показал рукой в направлении реки, — казаки капитана Ахматова захватили угловой бастион Табия, да турки снова его отбили. Без ума сию эскаладу[55] де Рибас затеял. Лишь головы казачьи зря погубил…
— Много?
— Свыше трехсот человек полегло да потонуло. Правда, турецкую флотилию почти всю истребили. Но она малое значение имела. И крепость этим не возьмешь. Взгляни, какая она. Недаром французы называют ее неприступной.
— Неприступная, — невольно повторил Кондрат и глянул в степь, туда, где верстах в четырех виднелся серый земляной вал Измаила.
— То-то и оно… Затаилась там целая султанская армия в тридцать пять тысяч человек при трехстах орудиях. Знаешь, как турки Измаил назвали? Ордукалеси! Ведаешь, что сие гласит?
— Как не ведать, — усмехнулся Кондрат. — Это турецкое слово будет по-нашему «армейская крепость».
— Да, брат, пока это — неприступная армейская крепость, — вздохнул Зюзин. — Давай подъедем ближе, посмотрим.