Атабек удивленно взглянул на него.
– Мне неприятно это слышать.
– К сожалению, это правда.
– Что сейчас происходит? – после недолгого молчания спросил атабек.
– Где?
– Вообще, везде?
– Хорезмшах шаг за шагом захватывает вашу страну.
– Сегодня ты совсем не щадишь меня, Рабиб, – укоризненно сказал атабек.
Вазир опустил голову. Узбек долго молчал, глядя на равнину, затем с грустью произнес:
– Земля принадлежит Аллаху: Он дает ее в наследство кому пожелает и отнимает, когда пожелает. – Затем добавил: «Если Аллах пожелает чего-нибудь, то он подготавливает и причины». [53] Поэтому, – добавил Узбек, – давай-ка, проведем с пользой остаток дня. Пришли-ка ты мне танцовщиц и музыкантов и сам приходи, повеселимся, вина выпьем.
– Атабек позволит мне завершить начатые утром дела? – спросил вазир.
– Конечно, позволит, – согласился Узбек, – дело на безделье не меняют. Иди, занимайся и приходи, когда освободишься.
Вазир поклонился и ушел. Атабек задумчиво смотрел, как он спускается по крутой лестнице со стертыми за многие годы ступенями. Произнес вполголоса: «Как лют разбойник мой. Я – словно крепость, он метнул в нее огонь, и мой напрасен стон» [54]. Затем неторопливо прошелся по стене. У угловой бойницы стояли двое дозорных, которые поклонились при его появлении. Узбек вернулся в свою комнату. Через некоторое время появились танцовщицы. Их было трое, одна держала в руках бубен, другая чанг [55], третья танбур [56]. Но атабек уже не хотел веселья, печаль вновь овладела им. Вошел слуга, держа в руках огромный поднос с вином и снедью.
– Какой танец нам исполнить? – спросила девушка, держащая в руках бубен. Она была светловолоса и белолица.
– Ты славянка? – спросил Узбек.
– Да, повелитель.
– Не надо танцев, поиграйте мне немного, только в бубен не стучи – у меня болит голова, поставь его. Ты петь можешь?
– Да, повелитель, я хорошо пою. Еще я могу поиграть на чанге.
– Хорошо, поиграй.
Девушка поставила бубен, взяла чанг, кивнула товаркам и тронула струны, зазвучала музыка, девушка негромко запела. Узбек прислушался к словам, но язык был ему незнаком. Он сел на ковер, подоткнув подушки под бок. Чувствовал атабек себя скверно, отступившая после выпитого арака головная боль вновь вернулась. Он чувствовал необъяснимую тревогу, если только в его положении можно было употреблять слово «необъяснимую». Все было предельно ясно. Атабек поманил пальцем славянку, девушка замолчала, подошла к нему. Она была юна и красива. Он еще вчера обратил на нее внимание, хотел взять ее к себе на ложе, но выпил слишком много и потерял интерес. Словом, все было так, как описывал поэт.
– О чем ты поешь? – спросил он.
– О моей родине, – ответила рабыня.
– Твоя родина так же красива, как эта песня?
– Нет, она намного лучше.
Две оставшиеся девушки продолжали играть. Атабек отпустил их движением руки. Оставшись наедине с девушкой, приказал:
– Налей мне вина.
Рабыня послушно наполнила чашу.
– Повелитель желает, чтобы я попробовала? – спросила она.
– Для чего? – удивился Узбек.
– Чтобы убедиться, что оно не отравлено, – пояснила девушка.
Атабек засмеялся, это даже не пришло ему в голову, вряд ли сейчас кто-то захочет его устранить, он уже никому не мешает.
– Ну, попробуй, – сказал он, – мне даже приятней будет пить после тебя из этой чаши.
Рабыня подняла чашу и сделала несколько маленьких глотков. Атабек принял у нее из рук чашу и медленно осушил, а затем привлек к себе девушку.
Произнеся про себя эти строки Низами, атабек вопреки сказанному девушку отпустил. Желание обладать ею оказалось умозрительным.
– Как тебя зовут? – спросил Узбек.
– Лада.
– Что бы тебе хотелось больше всего на свете? – неожиданно для самого себя спросил Узбек, – говори, я выполню любую твою просьбу.