Ахнула женщина, за ней другая. Восклицания множились, тихие, чтоб не мешать песне, в них звучала удивленная радость, и усталость от затихающего недавнего безумия. Без сил садясь на скамьи, люди качали головами в такт тихой песне, и, оглядываясь друг на друга, отводили глаза.
Высокая красавица шла через клетку, танцуя и рассказывая каждым движением о своей нежности. Уговаривая и утешая.
— Она говорит, солнце может сжечь землю, а любовь останется и все родит снова, — вполголоса перевел кто-то незнакомые слова, и по рядам пронесся шелест, когда люди передавали услышанное дальше.
— Она поет, что луна соберет всех мертвых от начала времен, но любовь снова сделает их живыми — до конца времен.
— Да. Да, да.
— И еще говорит, Иму, мой Иму.
— Знаем, ага.
— Иму потерял свое сердце, а без него глаз его слеп, а руки безжалостны.
— Сердце…
Женщина пела и танцевала, поднимая тонкие руки, и по серебряным цепям бежали белые искры, почему-то не отражающие багровое пламя. Чистый свет, без крови, прозрачный, как дальние облака. И танец ее был таким, что уставшие люди плакали, поворачивая лица, чтоб показать свои слезы. Плакали, не стыдясь.
— Иму, мой Иму.
Она склонилась над черной фигурой, что качалась, держа руки на шее Хаидэ. И осторожно, встав на колени, один за другим разогнула скрюченные пальцы. Обхватила плечи, стараясь удержать валящееся огромное тело.
Песня оборвалась.
— Помоги мне, — простонала Маура, сгибаясь под тяжестью демона. А тот стонал, и единственный глаз уставился на далекую луну, показывая мертвое полукружие белка.
— Помоги. Он. Умирает…
Хаидэ, тряся головой, подползла ближе. Попыталась встать. И шатаясь, ухватила скользкие плечи, навалилась, спихивая его с Мауры.
— Не-навижу демонов, — прохрипела, выпрямляясь, — он умира-ет?
Маура вскочила, кидаясь к решетке.
Хаидэ, покачиваясь, стояла над потерявшим сознание Нубой.
Он тяжело бежал. И руки его промахивались. А то убил бы почти мгновенно. И она хороша, растерялась, когда поняла — он враг ей. Отравленного — могла бы убить почти сразу, а не метаться, как заяц, положив уши на спину. Убить…
Она присела, и, слушая, как отчаянно кричит у решетки Маура, коснулась слабой рукой мокрого лба, провела по шраму через скулу.
— Бедный мой Иму. Теперь ты такой. И она любит.
— Скорее! Где лекарь, он умирает! — кричала Маура, и Даориций, высоко подобрав подол, мелькал острыми коленями в мягких шальварах, торопясь к хозяйке праздника.
Добежав, торопливо поклонился.
— Да будут боги всегда ласковы с тобой, высокая госпожа Канария. Вели знахарю осмотреть моего бойца. Кажется, он болен.
— Что ж он за боец, — отрывисто сказала Канария, спускаясь следом за стариком и делая незаметный жест двум своим рабам, что оставались позади ее места.
— Ты хотела свести его с дикими зверями, госпожа. Разве он плохо бился?
Даориций указал на клетку, в которой вповалку лежали трупы двух кошек. Канария сжала губы. Не могла же она сказать старому хитрецу, чего еще ждала от великана!
— Его жена. Она пришла забрать своего мужа, госпожа. С благодарностью за твои деньги.
Калитка распахнулась и Канария быстро вошла, подойдя, встала над горой черного тела, осматривая закатившийся глаз и раскинутые руки. Да, тут уже никакое любовное зелье не поможет. Подбежавший толстенький лекарь, курчавый и весь лоснящийся, как крепко обжаренная лепешка, так же быстро оглядел демона, пощупал лоб, отдергивая руку, нагнулся послушать дыхание. И поднимаясь, поцокал языком.
— Высокая госпожа, его женщина не ошиблась. К рассвету он умрет.
— У него почти нет ран! Что убило его? — глаза Канарии с сожалением остановились на задранной набедренной повязке.
— Похоже на колдовство, моя госпожа. Раны его не смертельны.
Канария тяжело посмотрела на лекаря, кивающего с ученым видом. Перевела взгляд на плачущую Мауру. И уставилась на сидящую рядом Хаидэ. Спутанные волосы прикрывали распухшую скулу и кровь в углу кривого рта. Хозяйка нахмурилась. Страх боролся в ней с ненавистью. Откуда взялась эта, с неловко намазанной на лицо белой пудрой? Она звала ее возлюбленного, и он весь заметался, услышав. Если заворожила она, лучше избавиться сразу. Но они посмели обмануть ее — высокую Канарию! Ну уж нет. А колдуны-мисты есть и у нее в доме, они оберегут от ворожбы.
— Благодарю тебя, купец, за славного воина, который развлек гостей. Забирай его. Надеюсь, ты не в обиде, мы уговаривались, что битвы могут закончиться смертью.
— Все по уговору, высокая Канария. Позволь мне взять повозку, чтоб увезти умирающего.
Но Канария уже шла к дому. Через плечо бросила:
— Что ж не подумал сам. Мои люди вынесут его за ворота, к пустырю. Повозку не дам.
«Пусть умирает» мстительно думала, шурша многослойным подолом по плитам, вспоминая стройную Мауру, и ее нежную, полную страдания песню. Пусть та поплачет еще.
— Госпожа! Ты позволишь забрать раненую дикарку?
— Нет. Она останется и даст ответ.
Даориций беспомощно посмотрел вслед хозяйке и засуетился, командуя мужчинами, и те, вчетвером подняв тяжелые руки и ноги, пыхтя, поволокли Иму из перистиля.
Глава 46
В большом доме, что построил дед военачальника Перикла, было множество комнат, галерей и переходов. Толстым квадратом жилые покои опоясывали просторный перистиль, к задней стене была пристроена огромная кухня, по краям переходящая в кладовые, а между высокой внешней стеной и домом толпились аккуратные деревья: яблони, груши, хурма и инжир — роняли переспевшие плоды наземь, и вокруг них всегда суетились девушки, собирая фрукты в корзины, и унося на плоскую крышу кухни — разложить ровными рядками под жарким осенним солнцем. Маленькие алтари располагались в самых ухоженных местах сада и внутреннего дворика. А под домом, в лабиринтах узких сырых коридоров скрывались тайные комнаты, и о некоторых из них не знал даже хозяин дома.
Когда пятнадцать лет назад Канария вошла хозяйкой в большой дом, привезя с собой множество сундуков, прислугу и молчаливых рабов, она, еще стройная, легкая на ногу смуглая невеста с темно пылающими глазами, обошла весь дом, заглядывая в каждый уголок и показывая, где что теперь будет. А после спустилась вниз, по трем переходам старой каменной лестницы, следом за стражником, открывающим одну дубовую черную дверь за другой, и остановилась в подземелье, высеченном прямо в скале, с низкими потолками из природного камня. Факел в руке раба трещал, тени кидались из углов.
— Тут прятались женщины и дети в смутные времена, — сказал старый воин, кланяясь новой хозяйке.
— А что там? — она показала в темный угол, где чернел еще более темный прямоугольник.
— Там был подземный ход, вел в пещеры, что выходят за городской стеной. Чтоб враги не замуровали семью, если захватят город. Но боги не дали такого испытания. Сейчас там ничего нет, скала завалила проходы.
Канария взяла у раба факел и, нагибаясь, посветила в черную кишку, глядящую на нее дырами поворотов. Ничего не сказала. Но несколько лет, всегда в отсутствии мужа, пять-шесть молчаливых землекопов и каменщиков работали внизу, приводя в порядок большой центральный зал. А после, получив свои деньги, исчезали из города. Черный прямоугольник в углу подземелья все так же молчал, зарастая быстрой паутиной. И только Канария и трое колдунов-мистов знали о том, что каменщики расчистили еще несколько тайных покоев, на самых дальних концах подземного коридора, перед завалом.
Госпожа Канария не волновалась, вдруг муж узнает о том, что она поклоняется не только свету, но и темным богам. Сонм бессмертных велик, и оказывать уважение темным не считалось зазорным. Но говорить об этом — к чему? Перикл не спрашивал, а Канария не затевала разговоров. Мисты жили в чистых каморках при конюшне, приходили и уходили когда вздумается. Шептались с хозяйкой, принося ей вести из ночных храмов и тайных святилищ. И рабыни, озираясь, ночами пугали друг друга рассказами о том, что происходит там, глубоко под ногами.