Шепот был таким ясным, что женщина оглянулась, боясь, что его услышали все. Но Хаидэ говорила с Техути о лошадях, а Убог, наклонив большую голову, тихо перебирал струны и шевелил губами, напевая. Теньканье струн намечало мелодию, еле заметно. Будто кулик шел по песку, перебирая длинными лапами, оставлял следки, редко, но все же цепочкой. И слова, простые и не особо красивые, падали в промежутки между следков.
Он пел о веселых рыбах, которые прыгают из воды и когда все думают — умерли, вдруг расправляют крылья и улетают, сверкая радугой.
И вот тут Ахатта, глядя на лохматую светлую голову, медленно, пригибаясь от тяжести наваливающейся мысли, впервые подумала не о себе. Вот он, без памяти, пришел, таща за собой свою невидимую судьбу, и что там в ней? Ведь если не помнит и не говорит, это не значит, что там пустота. Пустота не оставляет глубоких шрамов на груди и рубцов на спине. Где он жил? Какие потери перенес, какое горе обрушилось на него так сильно, что убило память? А ее сестра? О ней Ахатта знает все. И, если эта упрямая сидит и улыбается, глядя на дальнее море, разве это значит, что ее тоска по отцу, по ушедшему Нубе — слабее, чем горе Ахатты? Десять лет исполнять грязные прихоти нелюбимого, жить в полусне, почти таком, как смерть для вольной степной всадницы, любить отца так сильно, что суметь отпустить его в смерть, от себя. Потерять преданного друга, исчезнувшего в огромном мире, взвалить на плечи заботу о целом племени, переломив недоверие суровых воинов. И еще нянчиться с ней, с Ахаттой, с ее тоской и болью, принимая ее в себя.
Тихо звучала простая мелодия, ветер бился в изломах старого камня, а внутри Ахатта шагнула в сторону, освобождая середину мира, где стояла до этой поры, стеная и жалуясь, окруженная собственным горем, как столбом безжалостного света, не дающего увидеть ничего вокруг. И маленький шажок вдруг сделал душу легче, открыл ей глаза, она осмотрелась, вздохнув и увидев. Стоя рядом с толстым столбом света, Ахатта боязливо прислушалась к своему телу, страшась ощутить тяжесть в груди, которая приходила вслед за свирепой тоской или приступом ярости и наполняла груди проснувшимся ядом. Не навредит ли сестре ее новая любовь? Ее жалость?
Она подняла голову и наткнулась на взгляд певца. Он улыбнулся ей, покачал головой, успокаивая. Нет, услышала она в словах песни о сверкающих рыбах с летучими плавниками-крыльями, нет, не навредит, ты идешь правильно, и жалость твоя чиста.
Ахатта обняла подругу за плечи, и снова заплакала. На этот раз от того, что они такие худые и острые, как у брошенного ребенка. Слезы текли, щекоча щеки и нос. Не вытирая их, сказала в ухо прижавшейся к ней Хаидэ:
— С тобой поеду, в повозке. И все буду возить, что нужно. Родишь моему сыну брата-князя, а я приму его.
Глава 2
Луна висела чуть сбоку от верхушки прозрачного неба, и потому казалось — наклонила бледное лицо и рассматривает мелких людей, занятых своими заботами.
Спутница Тота и Имхотепа, луна хранила его, пока был писцом и врачевателем. Но вряд ли он обрадовал богов Египта тем, что перестал молиться их сонму, предпочтя своего, единого бога.
Техути сел так, чтоб лик луны не маячил перед глазами, подтянул к себе плошку с квашеной зеленью, ухватил пальцами мокрую горстку, сунул в рот. Жевал медленно, морщась от щиплющего язык вкуса: весна, нет еще плодов, а зелени полно, Фития собирает каждый день большую корзину щавеля и ушек, томит в казане, сдабривая бараньим салом, а что остается, квасит в пузатых глиняных крынках. Там у костра в середине стойбища, жарится мясо, он может пойти туда и получить свою часть подгоревшего бараньего бока, тогда с кислой зеленью будет вкусно и сытно.
Но там совет, снова старейшины, пропуская через горсть бороды, слушают княгиню, задают вопросы, подсчитывают, растопыривая пальцы. Он тоже советник княгини и значит, должен быть там, но сегодня они все обговорили еще в степи, в седлах, возвращаясь от караванного тракта, где Хаидэ ждали купцы-наниматели. На тракте, не слезая с лошади, она поклонилась и, показав на свой живот, извинилась, что говорить и слушать будет сидя в седле. Слухи по тракту бегут быстро и купцы, без удивления покивав, рассказали о своих просьбах и выслушали ее предложения. Трем караванщикам нужны были воины для охраны. Трое каждому. Значит, завтра княгиня поедет в лагерь к старшим мальчикам и там сама выберет наемников. Техути пытался уговорить ее остаться на стоянке, пусть бы поехал Кайза, он всех знает наперечет и справится. Но княгиня сказала отрывисто, покачиваясь в такт медленной рыси:
— Двое купцов не лгут, третий хитрит. Мне нужно самой объяснить каждому воину — что надо делать и на что обратить внимание.
— И на что?
— Зубы Дракона — не убийцы невинных. Если купец сам решит заняться грабежами, то воины должны вовремя порвать договор. Но нельзя ошибиться.
Техути помолчал, слушая, как глухо кидается под ноги Крылатке затянутая травой земля. Сказал осторожно:
— Ты уверена, что Торза непобедимый так учил своих воинов? Я слышал, Зубы Дракона тем и славны, что никогда не бросают нанимателя.
— Я не Торза непобедимый, я дочь его Хаидэ. И настало время мне самой заслужить себе имя, — сухо ответила княгиня.
И Техути замолчал.
Завтра они и еще два воина поедут в лагерь, это треть дня в седле. Следом Ахатта в повозке со всем необходимым на случай, если у княгини раньше времени начнутся схватки. Просилась и Фития, но Хаидэ отказала, и старуха сейчас была крепко не в духе, ходила у маленького костра, где кипел котелок с травами, залезала в палатку и чем-то сердито гремела там, бормоча. Наконец, встала над египтянином, уперев руки в худые бока:
— Чего сидишь? Если не захотел торчать с умниками у костра, пойди за водой, что ли.
Техути поставил наземь миску и вытер рукой рот. А руку обтер о подол куртки. Усмехнулся новым привычкам. Это он, который всегда ценил тонкий лен праздничных хитонов, носил многорядные ожерелья, вышитые золотом воротники, — таскает засаленные одежды из старых шкур и радуется, что чем старее они, тем значит, мягче и удобнее. Куртка досталась ему с убитого в степной стычке парня. И хороша, обношена, как надо.
— Давай ведро, принесу.
Вода в маленькой речке была ледяной и сладкой на вкус. Он напился, черпая горстью, умыл лицо, прогоняя усталость и раздражение. Понес жесткое кожаное ведро обратно, перегибаясь, чтоб не плескать на ноги. Дома, живя у входа в маленький храм, он утром выбирался из хижины, окунался в теплую мутную воду великой реки, а потом бежал по сонной дороге к рисовым чекам. Все время бегал, чтоб живот, лежащий на широком поясе мягким валиком, не вырос в большую подушку. Он зарабатывал тем, что писал прошения и читал письма, что приносили неграмотные, да еще работал на маленьком огороде. Потому старался держать свое тело в форме… А тут нет нужды стараться, тут при каждом удобном случае надо сесть на корточки, свешивая руки между колен и отдыхать. Потому что после краткого отдыха снова в седло. Или к стаду. Или военные занятия, чтоб обучиться владеть местным оружием. До степной жизни он вообще не владел никаким, кроме острого ножа.
Фития жестом показала — подлить воды в котелок, и он послушно нагнул колеблющееся ведро, аккуратно вливая ледяную струю в кипящую воду. Старуха его не любит. Он знает таких, устойчива в привязанностях, и верно, старого друга девочки-княжны Нубу поначалу не любила точно так же. Но если ее приручить, то не будет преданнее существа в племени, где он чужой всем. Кроме княгини. Но предана ли ему княгиня? Несмотря на данное обещание. Нет, конечно, нет. Если того потребуют интересы племени, она принесет его в жертву, может быть, с плачем в сердце, но что ему от того плача.
Техути поставил ведро и вытащил из сумки, что болталась на бедре, пучок травы.
— Посмотри, что я принес, Фития, да будут всегда добры к тебе небесные воины.
В темнеющих сумерках уже терялись очертания руки, и он поднес ладонь к костерку, показывая растопыренные листочки.
— Да что ж я, не знаю кутевника? — удивилась нянька, — вон, кругом растет. Мошку от лошадей хорошо отгонять, а больше ни на что и не годен.