Когда от чанов раздался крик, возвещающий конец работы, она прижала к боку пустую корзину и, скидывая с волос покрывало, огляделась. Женщины устало брели в сторону хижин. Некоторые по дороге сбрасывали тряпье, заходили в море, туда, где мелкая вода доставала до колен, падали с шумными стонами. Выйдя, шли дальше, медленно одеваясь на ходу. А она все еще стояла, вдруг испугавшись, что вернется, а там — ничего для нее не изменилось. А вдруг… вдруг это княгиня, вернулась обратно к мужу, и уговорила его простить свою глупую рабыню, у которой всей вины — любовь к высокому господину? Она добрая, княгиня Хаидэ. Так и есть! Разве она позволит, чтоб ее Мератос, которая чесала и убирала ей волосы, которой она дарила свои платья, была тут, валялась под вонючим Гритом!
И Мератос заторопилась вслед остальным, уже почти уверенная в том, что вестники привезли приказ княгини. На ходу быстро ополоснула лицо, шлепая сандалиями по тихой вечерней воде, рукой пригладила короткие волосы. Почти побежала, обгоняя последних женщин уже на входе в деревню. И двинулась сразу к костру, откуда доносились мужские возгласы и смех. Женщины, понурив головы, уходили в другую сторону, там варилась рыбная похлебка в большом котле рядом с длинным общим навесом, под которым рядами лежали старые циновки.
Идя к мужскому костру, Мератос огладила заскорузлыми руками хитон на боках и, поправив его на груди, открыла плечи, скидывая завязки пониже. Пусть видят, какая она. Выскочила на свет и застыла, забыв опустить руки.
Грит осклабился, показывая черные дыры на месте выбитых в драках зубов. Ловчее усадив на коленях насмерть перепуганную девочку с белым лицом, повернул ее, дернув намотанные на руку темные блестящие косы.
— Видишь, Рата, у меня теперь новая жена! Смотри, белые ручки-то, нежные. И волосы. Иди к бабам, Рата.
— Зачем к бабам! — закричал хмельной солдат, плеская вином из косо опущенной плошки, — с нами хорошо, а, кобылка?
— Ты сперва кинь кости, Кетей, может, она моя сегодня будет! — второй махнул здоровой лапищей, подзывая к себе Мератос.
Грит нахмурился, обхватив новую женщину, подмял ее, чтоб видеть мужчин у костра поверх ее плеча.
— Никто не возьмет бабу, без меня! У тебя есть вино, Кетей, дашь мне мех и получай кобылу до утра.
— Даю пять лепешек, Грит, — заревел третий, проснувшись, — а, а? С медом, брат. Накормишь свою молодую.
Мантиус встал, подбирая подол, чтоб не запачкать сажей, сказал внушительно и строго:
— Никто ее не возьмет. Пейте и ешьте, во славу Аполлона и Диониса, а женщина идет спать. Утром ей надо работать. Иди, Рата, иди к женщинам, тебя никто не тронет. Ну!
Но Мератос стояла, не отводя глаз от Грита. К женщинам. Как же идти к ним? Все там ее ненавидят! За то, что сразу нашла себе лучшее место, что смеялась над ними, и сразу уходя к мужскому костру, садилась на колени к Гриту, хлебая с ним вино, распевала мужские песни. Да она к утру и глаз не откроет от синяков, бабы забудут про усталость, наверное, уже ждут ее под навесом, наматывая на кулаки тряпье.
— Грит… я ведь твоя жена, Грит, я ведь люблю тебя, ты мой ведь мужчина!
Валясь на колени под пьяные крики разгоряченных мужчин, сложила на груди руки:
— Она не умеет, Грит! Я, я все делаю, а она что, чисто суслик, трусится и плачет. Вспомни, Грит, я сладко я умею любиться.
— О-о-о! — заорал Кетей, пытаясь обойти Мантиуса, — мне сладкую! Рата, скидывай одежу! Покажи, чего ты там Гриту делала!
— А то не знаешь! — Грит захохотал, хватая сидящую на коленях девочку за грудь, — ты ж брал ее, семь разов брал, я считал.
— То другое. Она не хотела. А сейчас постарается. Правда же, Рата?
Грит, натягивая блестящие волосы в кулаке, запрокинул лицо девочки к своему:
— Хочешь медовой лепешки? Грит не обижает своих жен, маленький суслик, никогда. Теперь ты жена Грита, и ничего не бойся. Меня только бойся.
Хохоча, мотнул рукой, чтоб пленница кивнула.
— Хочет! Меня хочет и лепешку хочет. Санга, тащи лепешки и забирай рыжую. До утра. Кетей, вино давай, получишь ее завтра, к ночи, когда вернется с озера.
Под плач девочки и вопли мужчин Мератос повернулась, побежала в темноту, мелькая локтями и спотыкаясь о подол. Через злые слезы свет костра у дальнего навеса двоился, расплываясь острыми лучами. Слыша за спиной тяжелый топот, вильнула, сворачивая в сторону, побежала по колючим куртинкам, устилающим песок.
Мантиус не позволит ее наказать. Она работает, как все. Надо только схорониться в ночи, чтоб Санга не нашел ее. И Кетей. Утром Санга уедет обратно в полис. А Кетей — пьянь, он не защитит ее от женщин. Нужен кто-то другой. А кто, кроме Грита?
Она всхлипнула. Падая на колени, нырнула в заросли лоха, проползла между корявых стволов и замерла в ямке среди корней. Поодаль топали шаги, и наконец, выругавшись, мужчина пошел к костру, где его встретил взрыв хохота и насмешек.
Ночной ветерок забирался под корни, трогал мокрую щеку Мератос, поглаживал мягкими лапками, и доносил каждое слово, сказанное у костра. Задавив рыдания, Мератос услышала имя Теренция. Осторожно повернулась, чтоб не упустить ничего из разговора мужчин.
— Ты, Грит, особо не прыгай, а. Хозяин наш Теренций далеко, но все про деревню знает. Вот и сейчас, вишь, прислал нас не в срок. Это ж не за тем, чтоб привезти тебе новую бабу.
— А вы и привезли! За то сидите и пьете с нами, как вольные люди.
— Ну. Пьем. Так винишко ж наше. Мантиус, ты суму-то покажь еще, ему покажь. Вот зачем прислал. Тут написано, на боку, мол, подарок для той, которую любил сильно. Чтоб отдали ей.
— Чего? Это кому это?
— Не реви, Грит, что ты ровно медведь на ярмарке ревешь. Я буков не разумею, но князь наш Теренций сам мне прочитал, велел отдать Мантиусу.
— Мант! Он не врет?
— Не врет.
— Так прочти и мне! Мне тоже эти знаки тьфу. Но я тебе верю, друг! И хозяин наш князь Теренций, любой приказ его исполню в точности.
Мератос змеей вытянулась, высовывая голову между шелестящих листьев. У костра все притихли и, прокашлявшись, Мантиус важно, запинаясь, прочитал:
— Этот кошель с подар… подарком. От меня, Теренция князя, той женщине, которую я любил и которая теперь ис… ис…полняет мою… волю. В деревне Южного кута у моря. Все.
— Для Раты, что ли?
— Нет имени тут.
— Ну…
Грит примолк, соображая через хмель. Но через малое время устал думать, поднимаясь, взревел, пряча в голосе растерянность и злость:
— И ладно! Никто не ослушается славного хозяина! Я иду спать, и моя новая жена со мной. А вы утром сделайте, что велено, как Мантиус вам скажет. Он тут главный, а я что. Я так. Работаю, не покладая рук.
У костра все затихло. Усталые мужчины, лениво пересмеиваясь, валились на песок, натягивая на головы плащи.
Остывшие песчинки под животом и локтями Мератос неприятно кололи кожу. Но она не чувствовала этого, захваченная внезапной радостью. Да, да! Соскучился, нет больше таких, никто не поет ему веселых песенок, и никто не ласкает его жирное старое тело, как умеет она. Кается, хочет забрать ее обратно! Вот и подарок прислал.
Ссыпая с ладоней песок, осторожно села на корточки, отвела от лица корявую ветку с узкими листьями. В стриженой голове, поросшей лохматыми выгоревшими прядями, все путалось. И даже если вползали туда разумные мысли, о том, что он — знатный князь, мог бы просто приказать привезти ее, или о том, что она отравила его единственного сына, а значит, о каком прощении думать, — Мератос гнала их, яростно цепляясь за обретенную надежду.
Луна равнодушно смотрела на покрытое черными тенями лицо, мерно шумело море, и высоко над головой кликали сонные птицы в серебряных листьях. В шалаше Грита тоненько вскрикивала новенькая. Мератос беспокойно задвигалась, страстно желая выбраться из укрытия, но боясь, что мужчины поймают. А вдруг они украдут ее подарок? Мант прочитал, нет там имени. Нет-нет, кого же еще тут любить эллинскому князю? Все эти рабыни, купленные специально для тяжелых работ или привезенные в наказание — за воровство в кухне или драку с увечьями на заднем дворе, корявые и некрасивые, будто Грит напялил женское платье. Хмурые бабы, годные лишь носить соль и квасить вонючую рыбу в чанах. Не зря самый главный мужчина деревни выбрал ее! Теперь все они завидуют. Вдруг, пока жеребцы спят, какая-то злыдня прокрадется и заберет? Чтоб насолить важной женщине, возлюбленной князя…