Итак, первый шаг вел от начала, в понимании греков, к метафизике. В этом же заключался и поворот, который позже предприняло христианство, когда оно, отталкиваясь от наследия греков, сформировало свое собственное учение о вере. В нем и теология творения, идущая от иудейских традиций, и христианское учение о спасении были представлены уже не в греческих, а в латинских понятиях. Эта трансформация греческого начала в контексте догматики римской церкви стала затем предпосылкой поворота, определившего дальнейшую судьбу Западной Европы - поворота от "церкви" к современной науке. Ясно, что речь идет не о науке в узком смысле.
Речь, скорее идет о том, что способ мышления, составляющий отличи-тельную особенность научного исследования, не может быть ни единственным, ни господствующим в духовной жизни человечества. Ведь бесспорно, что греки были также и нацией превосходных ремесленников: они были великими изобретателями, великими проектировщиками и великими масте-рами. На греческом языке мы не сможем выразить различие между "ремесленником" и "свободным художником". И независимо от того, назы-вают ли Архимеда гениальным исследователем, или превосходным ремес-ленником, - в обоих случаях речь идет о гении "технэ".
Мой тезис состоит в том, что мы, философствуя в эпоху науки, можем видеть в греках некий образец. Их мышление в целом не создавалось под таким конструктивным натиском, с которым связана современная наука. Так, их мыслительная ориентация в мире еще не находилась под давлением, подобным тому, которое в Новое время основывалось на понятии метода с его пафосом достоверности и идеалом доказательности, - словом, под давлением того, что вдохновляет современную науку. Конечно, устремле-ния такого рода тоже были знакомы грекам, но они развивали свою мироориентацию, руководствуясь языком, который формировался в контек-сте первоначальной практики жизни и не претерпел еще преобразований в других языках и опытных мирах, что случилось позже в латинском языке римской империи и христианской церкви. Мыслительная ориентация греков не формировалась абстрактной научной культурой Нового времени.
Собственно, здесь, в этом пункте Хайдеггер и стал для нас первопроход-цем. Он наделил слова нашего языка функциями понятий и возобновил жизнь языка мыслей, так что язык в своем употреблении начал высказы-вать, передавать многое из языкового опыта людей, а именно делая наглядным то, что стремится выговорить понятие. Приведу примеры. - Для меня было почти откровением, когда я узнал от Хайдеггера, что греческим термином, выражающим "бытие" является слово "Ousia", которое исполь-зовали Платон и Аристотель, и что оно означает, собственно, имущество крестьянина, его усадьбу, земельный участок, короче говоря, все то, чем располагает крестьянин в своей работе и в своей хозяйственной деятельно-сти. То, что "Ousia" имеет такое первоначальное значение, разумеется, не было открытием самого Хайдеггера. Это значение было зафиксировано уже у Аристотеля, знатока подобных вещей, и находится, например, в каталоге понятий метафизики Дельты. Но то, что для Аристотеля было еще само собой разумеющимся, впервые постиг, осмыслил Хайдеггер: он понял, что наши понятия развиваются из слов нашего языка и, следовательно, подобно родимому пятну на лбу человека, запечатлевают время рождения челове-ческого опыта. Таким образом, благодаря Хайдегтеру мы научились видеть, что "Ousia" означает присутствие, наличествование (die Anwesenheit) и содержит в себе темпоральный смысл.
И ведь в иных языках, и прежде всего, в языках, не принадлежащих европейской культуре, дело обстоит так, что в сфере поэтического творче-ства и в медитации до сих пор живет язык в его естественном употреблении. В состоявшейся здесь интересной дискуссии[5] мы обсуждали тот факт, что в китайском языке "Тао" означает "путь" (Weg). Тут не о том ведь идет речь, что мы отъединены от сегодняшнего Китая континентом и столетием или тысячелетием. Ибо греки в подобном случае употребляли слово "метод" ("Methods"). Правда, это слово у греков не тождественно понятию теории науки Нового времени. Да и Хайдеггер охотнее говорит о "путях" ("Wege"), нежели о "деяниях" ("Werke"). Несомненно, из-за своеобразного языкового стиля мышления Хайдеггер отнюдь не везде в почете. Его язык нередко становится объектом издевок, насмешек, по крайней мере, критики. Когда в Оксфорд пришла весть о смерти Хайдеггера, одни из ведущих английских ученых воскликнул: "Наконец-то шута не стало!" И все же стиль мышления Хайдеггера получил всемирно-исторический резонанс, что все мы подтвер-дили уже своим присутствием в этом зале. Да и само сопротивление его обращению с языком - тому свидетельство. Ведь и некоторые работы, пришедшие из-за рубежа, пока что тоже вызывают наше обратное сопро-тивление: употребляют же там такие понятия, как реализм и идеализм, - и так, будто существовал только мир современной науки и ему присущая теория познания (все равно, понималась ли она как номинализм, в конеч-ном счете как позитивизм, или трактовалась в качестве трансцендентальной философии, основывающейся на факте науки).
Многие из слов-понятий, в которых выражает себя философская тради-ция, несмотря на их греческое происхождение, передавались в латинском переводе. Это, в свою очередь, потребовало нового значительного шага, который сделал Кант. Он был первым, кто сумел создать значительное систематическое произведение, уже не на средневековой латыни, а на немецком языке, что открыло новую эпоху. Значимость сделанного ощу-щается ососбенно у Гегеля, который при всей искусственности своего понятийного языка и способа мышления был наделен языковым даром редкой силы. Такой же силой обладает разве лишь Хайдеггер, и не только из-за общего им обоим швабского обертона. Именно этот дар дает Гегелю, как и Хайдеггеру, удивительную силу, проявляющуюся в продуцировании понятий.
Я напомню об известном построении гегелевской логики. Во второй части обсуждается учение о сущности. Тут нужно быть очень внимательным, чтобы заметить, что сущность (das Wesen) - это не просто "Essentia", - латинский перевод слова "Ousia". Этому учит нас и первое начало гегелев-ской логики, ибо тут и появляется новое. - Гегель был первым, кто для решения метафизического вопроса о бытии привлек к рассмотрению учения досократиков и начал анализ мышления с бытия, ничто и становления. Уже это указывает на собственный смысл "сущности". Сущность - темпораль-ная категория. Теперь мы ведем речь не только о разложении или разру-шении сущности (das Verwesen), но также и о при-сущности, или присут-ствии сущности (Anwesen), и о том, что нечто является лишенным сущно-сти, не-сущностью (das Unwesen). Таким образом, словом "сущность", как и всеми от него производными, всегда выражается присутствие, которое все пронизывает (die Anwesenheit), - почти незаметное нечто: "Тут - нечто присутствующее" ("Da ist etwas da").
В работах, посвящанных интерпретации философии Гегеля, Хайдеггер вел борьбу с традицией метафизики. Хайдеггер всегда сводил Гегеля к представляемой им метафизической традиции. И поэтому он, выступая против Гегеля, порой не слышал, - как я полагаю, - самого Гегеля.
Чтобы пояснить свою мысль, я уточню, что речь идет вовсе не только о силе немецкого языка или о том, что лишь благодаря ей можно найти путь к греческому. Ведь для тех, кто приходит к нам из других культурных и языковых миров, чтобы вместе с нами заниматься философией, дело обстоит подобным же образом. Они сами должны уловить послание Хайдеггера. Недостаточно вглядываться в Канта, Гегеля или Хайдеггера, как это делали мы; недостаточно видеть их такими, какими они сами себя представляли. Речь не идет и о том, чтобы повторять хайдеггеровский язык. Хайдеггер всегда возражал против того со всей решительностью. С самого начала он полностью отдавал себя отчет в опасностях такого повторения, называя сущность философских высказываний лишь "формальным уведомлением". Тем самым он хотел подчеркнуть: самое большее, что под силу мышлению, - это указать направление. Но ведь никто, кроме нас самих, не откроет нам глаза. И лишь потом будет найден язык, который выразит то, что мы "видим".
Сам Хайдеггер был воодушевлен возвратом к греческому языку и даже как-то, в присущей ему провоцирующей манере, назвал греческий и немецкий единственными языками, на которых только и сподручно фило-софствовать. При этом он имел в виду огромную, в принципе, задачу - в процессе философствования по возможности вернуться от латинизирован-ных греческих понятий к их изначальному виду. И это вовсе не мелочь. Один пример. В греческом языке нет понятия, соответствующего понятию воля, "Voluntas". На греческом можно было бы в таком случае употребить слово "boulestki" или какое-нибудь подобное, а это придает полю значений совершенно иной диапазон, чем при употреблении "Voluntas" и "Wille". Здесь (в исходно греческом диапазоне значений) заключено и "boule" , т.е. "совет", советоваться, совещаться, собираться и составлять представление о том, что же было бы наилучшим, достойным исполнения. И к чему уже потом испытывают "ведение". В моем распоряжении есть письмо Хайдегге-ра, в котором он говорит как раз о дьявольском "коварстве воли". В воле заключена целостность энергии, обеспечивающая движение вперед, - она и сделала нас великими; но тут же скрывается и указание на границы, в рамках которых мы призваны заботиться о равновесии с другими силами человеческой жизни. Когда я гляжу на то общее, что заключено в теории, - в чистом вглядывании, - и в практике, в практической жизни, - тогда я со своей стороны отваживаюсь обратиться к дарованной языком силе слова. Я имею в виду слово "бдение" (die Wachsamkeit). Бдение, конечно, действенно только там, где мы добиваемся чистого прозрения теории. Но столь же действенно и бдение, с помощью которого мы стремимся обнаружить добро, - добро, которое всегда должно быть лучшим и наилучшим. Это бдение Аристотель назвал "Phronesis". Несомненно, теория и практика в таком исходном диапазоне использования языка греками - нечто совершенно иное, чем в случае современной дискуссии об отношении теории и практики, дискуссии, в которой "практика" сводится только к применению теоретического знания.
5
Речь идет о дискуссии с китайскими коллегами, занимающимися философ-ской герменевтикой; она также состоялась в рамках хайдеггеровского симпозиума в Бонне.