Сначала я пробовала прятать или рвать злополучные книжки, но это не помогало: слова заблаговременно озаботились тем, чтобы размножить себя в огромных тиражах, так что на месте испорченных предметов культа тут же появлялись новые. Тогда я стала притворяться спящей; увы, в ответ мои добросовестные родители лишь слегка понижали голос, как будто их сковывало некое страшное заклятие непременно добраться до конца очередной главы. В итоге у меня не осталось иного выбора, кроме как выучиться читать самой. Потому что, наблюдая за книжками, я пришла к чрезвычайно важному заключению: не будучи произнесены вслух, слова теряют почти всю свою убийственную энергию.
Да, клокоча в человеческой гортани, выплескиваясь из нее наружу, они напоминают поток смертоносного свинца, который брызжет из жерл многоствольного пулемета. Зато пригвожденные к бумаге типографской краской, слова выглядят по крайней мере так же безобидно, как патроны на складе. Как патроны – хорошо подсчитанные, удобно уложенные, надежно усмиренные грубой картонной упаковкой. Я не могла насмотреться на них – так ребенок не может оторвать взгляда от крупного хищника в зоопарке: тигр там, вдалеке, в клетке, за толстыми стальными прутьями и глубоким рвом, а я здесь, в безопасности, рядом с мамой… – кстати, где мамина рука? – ага, вот она, а ну-ка, вцепимся в нее покрепче на всякий пожарный…
Заметив, что я не расстаюсь с книжками, отец показал мне буквы. Взрослых обрадовало мое неожиданное рвение – оно хоть как-то окупало ту упрямую немоту, которой я продолжала придерживаться и которая уже всерьез беспокоила родных и близких. Буквы сами по себе мало интересовали меня – я предпочитала запоминать слова целиком, со всеми их когтями, пастью и хвостом, и этот метод обучения оказался удивительно эффективным. Родители с опасливым недоумением наблюдали за моим быстрым прогрессом; на шестом году жизни я уже почти свободно читала, так и не вымолвив ни единого слова с самого момента своего рождения.
Понятно, что такое положение не могло продолжаться вечно; меня стали таскать по врачам и психологам. Я молчала и там, довольно успешно справляясь с профессионально дружелюбными дяденьками посредством мрачного взгляда исподлобья. Куда сложнее было жить с гнетущим сознанием того, что мое поведение расстраивает родителей; по непонятным причинам они отказывались удовлетвориться прежними методами общения. Что, на мой взгляд, выглядело довольно странно: разве мы не становились всё ближе и ближе с каждым прошедшим месяцем? Разве не узнавали друг друга всё лучше и лучше? Отчего же тогда это сближение должно было сопровождаться усложнением общения? Неужели теперь мы не могли обойтись без слов там, где прекрасно обходились раньше?
Но тем не менее напряжение нарастало, и я уже не могла игнорировать заплаканные глаза мамы. Как-то раз она пришла поцеловать меня перед сном. Отложив книжку, я улыбнулась как можно лучезарней. Мы обнялись и сидели так какое-то время. Помню, что меня переполняло абсолютное, ни с чем не сравнимое счастье, пока я вдруг не обнаружила, что мама плачет. Это крайне неприятное открытие застало меня врасплох. Еще мгновение назад я ни капельки не сомневалась в совершеннейшей гармонии наших чувств, и вот – на тебе! – такая диаметральная противоположность, такое взаимное непонимание, отчуждение, пропасть…
Я была поражена настолько, что начисто потеряла контроль над собой. Как выяснилось, проклятые слова только этого и ждали.
– Мамочка, не надо! – отчетливо выговорила я, прижавшись лбом к родной маминой шее. – Не надо плакать.
Мама резко отстранилась и уставилась на меня с выражением поистине безумной радости. Еще бы! Долгожданное событие свершилось – ребенок наконец-то заговорил!
– Котенька моя! – воскликнула она. – Слава Богу! А мы уже боялись…
И она встряхнула меня, как встряхивают старое, давно умолкшее, но вдруг проснувшееся радио в надежде услышать еще несколько звуков. Да-да, она хотела еще; она ждала новых слов, нового подтверждения; напрягшись до красноты и умоляюще шевеля губами, она смотрела мне в рот, словно вытягивая оттуда продолжение. Я почувствовала, что просто не могу обмануть это отчаянное истерическое ожидание, что обязана сказать еще хоть что-нибудь, хотя бы исключительно ради маминого спокойствия. Нужные слова – «всё будет в порядке» – уже стояли на низком старте где-то по центру груди и с показной готовностью поглядывали на меня, повелительницу. Почти поверив им, я кивнула и приоткрыла рот, чтобы вдохнуть немного воздуху.