Нора слушала, уши развесила, все ждала, что в разговорах на кухне или в солдатской столовой речь зайдет о пленнике. О нем, конечно, говорили, но чаще ругательства и проклятия, а еще чаще не о нем, а о госпоже Алессе. Всякое говорили.
— Ох, я б ее и так, и эдак...
— Ага, а потом она тебя. Видал, как ее капитан слушается? Ежель уж такой человек перед ней на цыпочках, то уж ты-то.
— Мерзко это. Что какая-то баба расфуфыренная столько власти имеет, не по Отцу это, неправильно.
— Угу! Не королева даже.
— Ага! Ночная королева.
— Хэ-хэ…
— Слыхал, она от пленника почти не отходит. Все беседы с ним ведет.
— А о чем толкуют?
— А бес его знает, тихо говорят, не слышно.
— Эх, а я б ее и так, и эдак...
Иногда Нора видела, как леди Алесса и сир Грихар неторопливо прохаживаются по стенам крепости, о чем-то беседуют. Она его под руку держит, и воркует. Будто лисица, ведущая медведя на цепочке. Он ее слушает, но лицо каменное, и сам весь будто едва держится. Ох как она его, вот так женщина, такую власть мамка над тятькой не имела... Нора представила себя в ее длинном платье чистого шелка, в ее кружевах да сережках, и туфельки бархатные... Хотелось бы ей иметь столько же власти, чтоб все слушались и помыкать не смели, и посуду мыть не заставляли, и по лбу поварешкой не били.
Была еще рыжая девка. Та самая, что ей еду в каморку приносила. Она была всего на пару лет старше, но вела себя, как матрона, будто главная здесь, чуть ли не вторая после капитана, но только с мелкой прислугой, с солдатами и теми, кто выше, заискивала и подлизывалась. Норе она совсем не понравилась, жуть как не по душе пришлась, но эта рыжая, Маисой звать, носила каждый день северянину еду. Только она, и все тут. И как назло, дружба у них не заладилась. Подстилка северянская, шлюха, блядская женка — так Маиса ее звала, но только за глаза, в лицо разве что рожу презрительную корчила, будто самая невинная дева во всей крепости. Но Норе позарез надо было с ней разговор наладить, чтоб Маиса ей хоть разок дала вместо нее еду северянину принести. Вот и стала в свободное и не очень время следить за ней, слушать — может ей надо чего? Или Нора поможет как-то, и они подружатся? Ходила за ней везде, как мышка, тихо-тихо, шурх-шурх, даже вечером, бывало, у комнатушки караулила. Потому что знала — ночами Маиса иногда хаживает в казарму, там у ней полюбовник.
Одной такой ночью Нора снова шла за ней след в след, та свернула мимо казармы и пошла на свет, что сочился из окон столовой — там по смеху и ору собрались солдаты играть в кости и пить. Внутрь Хайноре не пошла, встала у окна, и стала смотреть за Маисой одним глазком, пока дверь столовой с грохотом не открылась, и оттуда не вышли в обнимку двое солдат. Нора тут же за угол заскочила, чуть сердечко не выплюнула, смотрит, а это Варой и Шмыга, залитые по маковку, едва ноги переставляют, орут что-то, поют, лбами бьются, чуть ли не целуются. Нора посмеялась в кулачок — ну больно они смешные были. Завела их кривая дорога куда-то за угол, эх, не видать теперь... Хайноре зырк в окно — Маиса сидит на коленях у своего паренька, дует с ним из одной кружки, смеется, авось никуда не денется же? Уж больно Норе интересно стало, куда тех двоих дальше понесло, вдруг что еще увидит... и пошла. Тихонько, перебежками, от тени к тени, юрк за угол, а потом забралась в какой-то колючий куст, и притаилась. Парочка встала посреди дороги, сзаду Нора в кусте, по бокам стены, спереду тупик.
— Я тебя знаешь, как люблю, а?.. — булькал Шмыга. — Ты мне вот такой брат!.. Ты мне прям… Варой, куда ты, туда и я...
— Знаю, Шмыга, знаю.
— Ты вот... я вот тебе верю, брат... я вот тебе, как себе, верю... куда ты, туда и я...
— Не сегодня, Шмыга. Сегодня мы с тобою по разным дорогам пойдем.
— А?.. Ты о чем это... не... не понимаю... мы ж…
— А понимать и не надо, друг.
— Ась?.. — пьяница мотнул головой, пытаясь ее поднять, а Варой держал его за плечо, чтоб тот вперед не падал. — Чего?..
В свободной руке одноглазого что-то блеснуло, Шмыга посмотрел вниз, глазами похлопал, а потом засмеялся.
— Вот так ты с другом… Думаешь... думаешь, капитан тебе поверит, дааа... Выставишь меня говном, да? А вот я счас пойду к нему, я сейчас... и про эту столичную суку… все узнает… счас как пойду…
— Не пойдешь.
Вдруг одноглазый резко прижался к Шмыге, тот вздрогнул, захрипел, вытаращил глаза, и был таков.
— Не пойдешь.
Варой отпрянул, тело осело наземь, как мешок с костями, и у Норы знакомо скрутило живот. Одноглазый стоял, тяжело дыша и глядя вниз, вытер нож о рубаху Шмыги, потом с натугой забросил тело себе на спину и потащил куда-то тенями.
Хайноре, дочь лесника, просидела в кустах до рассвета.