— Давай-давай, девка, поживее.
Нора вздохнула, отвернулась спиной, вся напряженная, как струнка, быстро скинула платье, так же быстро подбежала к краюшку берега и сразу же нырнула в черную гладь.
Ух! Хорошая водичка, мурашками по телу, ласковая и колючая, жгучая, как крапива, но свежая. Хайноре вынырнула, пофыркала, голова сразу тяжелая стала от мокрых волос, она опустила ее в воду, и понежилась еще немного, а потом подплыла ближе к берегу, нашла носком дно, сорвала травы клок и принялась тело растирать. Северянина на том же месте не оказалось, потом Нора увидела его чуть поодаль — тоже решил поплескаться. Окунался с головой, потом выныривал, раскидывая волосами брызги, как конь гривой, пофыркивал, грудь свою курчавую натирал ручищами. Нора вскрикнула на него, мол, дурак, повязку намочишь, потом опять менять! Но рыжий только отмахнулся. Видно думает, что бессмертный, вот остолоп...
Когда закончила с собой, снова огляделась — северянина опять след простыл. Видно, по нужде ушел или еще куда. Тогда она тихонько вылезла на берег, взяла свое тряпье и принялась застирывать, торопливо, пока рыжий не вернулся. Уж очень не хотелось ей голым задом пред ним сверкать.
А потом как закричит!
Кто-то хвать ее сзади поперек туловища, хвать за рот, и шипит на ухо:
— Ну тихо-тихо, что разоралась? Всех утопцев сейчас перебудишь, дура. Свои это.
— Тебе чего?.. — пропищала Нора, — Ты зачем меня хватаешь, зачем пугаешь?..
— Не боись, не боись, — почти ласково прошептал рыжий, — я быстренько.
— Что?.. Чего?..
— Под мужиком бывала?
Нора замерла на секундочку, чувствуя, как волосы на всем теле дыбом встают, а потом как завизжала не своим голосом, точно русалка в сетях, как забрыкалась!
— А ну угомонилась, сука бешеная! — зло прорычал рыжий, больно хватая ее за волосы. — Больно же сделаю, сама виновата будешь. Не дергайся сказано!
Нора заревела, заумоляла его — не надо, ну не надо, не хочу я, ну не трогай, пожалуйста... Северянин схватил ее за лицо, тряхнул разок.
— Я тебя спросил — трахал тебя кто?
Хайноре глотала слезы, бессильно била северянина по волосатым ручищам, но те и не думали разжиматься, обвили кольцом — насмерть, накрепко. Смотрит Нора сквозь слезы на эти руки, смотрит и вспоминает кузнецова сына — ладного, высокого, безбородого, красавца, одним словом. Они с Норой в один год родились, хорошо с ним было, жарко, как в кузне, солома колкая, но руки крепкие, сильные, а ласкать умели...
— Ну?!
— Б... б... б...
— Говори по-человечески, уж не скотоложец я тебе!
— Бы...ла... — задыхаясь от слез проговорила лесничья дочь.
— Ну вот и хорошо...
Тут рука его полезла ей промеж ног, и Нора снова всхлипнула, сжалась...
— Тихо, я сказал.
— Ну не надо, не хочу я, ну пожалуйста...
— Не вынуждай, дура. Либо по-хорошему, либо по-моему.
Хайноре судорожно ослабила ноги, бессильно обмякла в руках северянина. Он пальцы послюнявил и сунул ей в промежность, погладил щекотно и приятно, и Нору от того вдруг замутило еще больше: и мерзко было и сладко, что кто-то ее ласкает там, а ведь не просто кто-то, не знакомый парень какой, не старый друг, не любимый, не муж, а убивец, скотина, мерзавец поганый! он этими вот руками ее родню убил, растерзал, ее бил, не щадя... а теперь эти руки снуют у ней в самом сокровенном, и по телу молнии идут, рассыпаются искорками от костра под кожей, и сладость расходится по жилам, как вода от камушка, кольцами. Мерзко, мерзко, как же мерзко! от него мерзко, от себя мерзко, и сладко так, сладко, сладко... И слышит Нора, что уже не плачет, не всхлипывает, а стонет, бесстыдно, будто бы сука в случке — скулит и просит.
— Вот и славненько, — довольно шепнул рыжий, смачно в шею ее чмокнул, бородой щекоча. А потом зашуршал чем-то сзади, и почувствовала Хайноре, дочь лесника, как что-то жаркое и твердое ей в зад тычется, а потом как хвать ее рыжий за бедра, как стянул вниз, так что лицом над водой озерной оказалась и глядела на себя в отражении.
Как навалился на нее сверху, подмял под себя, и раз! Вскрикнула Нора, сжалась вся, сморщилась.
— Ой, ой, ой... — заплакала снова.
— Ну, ну, не наговаривай, нормально пошло, ладная ты девка. Узкая только, тесно в тебе, но это не беда...
Смотрит Нора в отражении, как трудится на ней северянин с лицом грозным и яростным, порыкивает, да все сильнее и сильнее, быстрее и жарче, и больно ей и сладко, и голову оттого сильнее кружит, а слезы все текут и текут, капают в воду, смазывая ее изможденное лицо в озерном зеркале.