— Не нужно так, пожалуйста. Не хорошая я жена, порченая, без приданного, нищенка, еще и северянином помеченная, негоже такому видному человеку до потаскухи опускаться...
— Да что ж ты наговариваешь на себя, глупая, брось! Это ж не ты под северянина легла, это ж он тебя силой взял, черт окаянный, ух я ему! Невиновная ты, а Отец Всесоздатель все видит, все понимает, и я понимаю...
Норе вдруг совсем страшно стало. И ведь неплохо же это, стать женой человека состоявшегося, богатого, не пропадет с ним, с голоду не помрет, ну а старый что... ну потерпит, рыжего же терпела... Но отчего ж ей под варваром и убивцем, пусть и ладным, приятнее оказаться, чем под честным человеком в годах?.. Устыдилась Хайноре самой себя, заругалась последними словами, точно же потаскуха, точно же дрянь... осквернил ее бес рыжий, мысли дурные в голову посеял... он все виноват, он! Пускай Гавар его прирежет, задушит как скотину, пускай отомстит за них за всех! Может тогда она от бесовского влияния очистится... в приоратку сходит, снова Отцу поклонится, больше не будет с солнцем разговаривать, честной женщиной станет, за честного человека замуж выйдет и честных детишек нарожает, пущай так и будет.
Вот как они с Гаваром порешили. Пускай, значит, Норочка сидит на постели, а как только этот мракобес, так сказать, окаянный явится и в дверь постучится, так она скажет голоском своим соловьиным: «Заходи, родной». Гавар тем временем за дверью схоронится, и как только пес северянский зайдет, он сзаду на него накинется. Рука у пастуха, так сказать, тяжелая, как приладит ею негодяю по виску, так тот сразу наземь и рухнет. Меч у Гавара тоже был, на лихой дорожный случай, да только не убивцы же они какие, чтоб вот так вот без суда… Свяжем, а потом за стражей Тароньской пошлем — пущай забирают, все по закону делают.
Нора кивала и слушала, раздумывала уже как хозяйством мужненым будет распоряжаться, как ей все завидовать будут, как станет самой богатой в Пастушьем Доле. Пригляделась она к Гавару, как тот мостится тушей своей меж дверью и стеной, дак вроде и не такой уж старый, седины совсем чуточку, борода густая мясистую шею прячет, а брюхо... ну так тятька к своим годам тоже брюхо знатное наел, это, можно сказать, гордость.
И вроде бы смирилась она уже с судьбой такой, как дверь без стука отворилась.
— Ну, со старостой я... Ах ты сука!
Не успел Гавар кулак свой тяжелый обрушить, как северянин раз и отскочил! А сам пастух как завалится вперед, а рыжий как прыгнет на него, как скрутит, гибкий, увертливый, что змей. Нора вскрикнула, с ногами на кровать вскочила, а эти двое давай бороться и пыхтеть, один душит, другой рвется, кулаками как молотами в разные стороны машет, да без толку. А потом рыжий как рыкнет, как сожмет со всей силы, Гавар глаза закатил, посинел и хрусть! сразу обмяк. И уже не Гавар это был, а мешок бездыханный, сломанная кукла... Рыжий разжал руки, и тело грузно рухнуло на пол.
Он смотрел на нее, страшно глазами вращая, дышал часто и громко, как загнанный зверь, и чувствовала Хайноре, как сама, точно мертвая, на постель оседает.
— Что ж ты, дура, наделала...
— Я?..
— Ты! Молчать надо было, молчать! Ну давай сюда язык, сука ты такая, не снадобится больше…
Хайноре тут же слетела с постели, упала ему прямо в ноги, ухватила за сапог, прижалась.
— Не хотела! не хотела, прости! прости дуру, не буду так больше, ни за что не буду, никому не скажу, прости, прости, прости! он сам! сам спросил, сам догадался, я не хотела говорить, не хотела, не калечь, молю тебя, молю! что скажешь, все, что скажешь сделаю!..
А сама ревела, себя не помня, страшно ей было, так страшно, как только может быть человеку, так она кары Всесоздателя не боялась, как этого северянина.
Сгреб он потом ее одной рукой, бросил на кровать, она сжалась, забилась в угол, глаза руками закрыла и наревелась всласть, досуха. А когда пришла в себя, поняла, что не стал северянин ее наказывать, подняла тяжелую голову и огляделась.
Рыжий уже деловито обшаривал Гаваровы пожитки и складывал все самое ценное на краю постели. Там и кошель увесистый был, и три головки овечьего сыра, и хлеб, и бурдюк с брагой и еще всякое по мелочи. Только на тело у стены Нора старалась взгляд не опускать.
— А улов-то хороший, — усмехнулся северянин, разглядывая Гаваров меч. — Старый, конечно, видно. Но добротный. На первое время сгодится, — сунул его себе за пояс, а потом глянул на Нору. — Ну, подельница, вставай, собирайся. Тикать будем. Да побыстрее.