Тут телефон зазвонил опять. Домашний номер, но не записан. «Идущие на смерть приветствуют тебя».
— Алло?
В трубке сопели. Сопение показалось мне знакомым.
— Зуб?
Сопение усилилось.
— Зуб, дурья твоя голова!
— Олег, я не знаю, как тебе это сказать...
— Что ж за день такой... Говори как есть.
— Я беременный. От тебя. Две полоски. Обе немецкие. Презервативы не дают стопроцентной гарантии. Аборт делать не буду. До четверга ждать не намерен. Женись на мне прямо сегодня, или я за себя не ручаюсь.
Я выдохнул и улыбнулся:
— Этот текст тебе Даша написала?
— Ага. Ржака, да ведь? Ты на громкой связи. Тут Марина, Даша и Оксана.
— Хоть одна из них беременна?
Девчонки ответили хором:
— Нет!
— И как вы снюхались?
Даша: Я же говорила, он ни хрена не помнит.
Марина: Ты нас всех вызвонил на свой день рождения, когда нажрался. Вчера ночью.
— И чего?
Оксана: И ничего. Вызвонил и перезнакомил. Предлагал жить вчетвером.
— А вы, значит, решили пошутить?
Даша: Ну, не дуйся. Мы ж любя...
— Вы у Зуба?
Зуб: У меня. Ты тоже у меня ночью был. Не помнишь?
— Неа. Есть выпить?
Зуб: Ящик пива и два флакона.
— Валите ко мне. Всей толпой. Хочу посмотреть этим стервам в глаза.
Мобильник брызнул смехом. Хорошо все-таки жить после сексуальной революции, а не до. До сексуальной революции меня бы, наверное, за яйца на столбе повесили. Я закурил и лег на подушку. Эту пьянку надо запомнить. Иначе следующее похмелье не переживу.
Туалет
Я мазал отработкой оконные опалубки, поставленные на попа, когда ко мне подошел Дима. За окном плавил асфальт июль. В цеху было где-то плюс пятьдесят. По технике безопасности формовщики должны работать в касках, но в такую жару все на это забивали. Бригадир смотрел на нарушения сквозь пальцы. Ему не улыбалось стать врагом народа и получить «темную», а он бы ее получил, если б попытался напялить на мужиков каски.
Дима был в каске. Он вышел сегодня в первую смену. Я таких называю «оленятами Бэмби». Глаза напуганные, ничего не понимают, хотят постоянно спрашивать, но стесняются. А Дима вообще попал. Он выучился на социолога в Политехе, а потом долго не мог найти работу и пришел на завод. Он был приятелем моей младшей сестры. Интеллигентный такой парень. Я его отговаривал от завода, если честно. Советовал продавцом куда-нибудь пойти. У Димы язык подвешен, плюс солидное образование. А он знаете что мне сказал? Ненавижу, говорит, потреблядство. Лучше, говорит, буду рабочим, который производит реальные ценности, чем огрызком капитализма. Я плечами пожал. Принципы — это хорошо, но что с ними будет в цеху, где плюс пятьдесят, лом и лопата?
Короче, когда Дима ко мне подошел, я швабру отложил и уставился. Интересно мне было послушать его первые впечатления. Закурил даже по такому случаю (на производстве везде можно курить, как на каторге). А Дима молчит. Минуту, наверно, молчал, а потом говорит:
— Я в туалет ходил... Почему ты мне не сказал, что здесь такой туалет?
— Какой? Туалет как туалет. Нормуль.
— Нет, Олег. Это не нормуль. Три дырки в полу и никаких перегородок. Я не смог.
— Чего ты не смог?
Дима покраснел:
— Покакать не смог.
— Почему?
— Ну как почему?! Там два мужика сидели и какали. Прямо на моих глазах. Между собой еще общались. А я как бы третьим должен был сесть, да? В полуметре от них?
— Ты должен был сесть над свободным очком и посрать. В чем проблема-то?
— Ну как ты не понимаешь! Справление нужды, особенно большой, это очень интимный процесс. Я должен быть в это время один.
— Так мужики тоже срать хотят. Если их выгнать, получится несправедливо.
— Я не предлагаю их выгонять. Просто должны быть кабинки. Ну, чтобы меня никто не видел, и я никого не видел.
— Подожди... Но ты ведь все равно не будешь один. Слышно ведь, что в другой кабинке кто-то есть.
— В квартире тоже слышно, что в другой квартире кто-то есть, но жить с этим можно. А теперь представь, что ты живешь в квартире с прозрачными стенами, полом и потолком?
— Не, это другое. Одно дело жить, другое дело посрать. В тубзике на тебя никто не смотрит, кому ты нужен? Сел, посрал и пошел работать.
— Дело не в смотрит!
— А в чем?
— В личном пространстве. А вдруг посмотрят? Почему я должен делать это в чужом присутствии?
— Ну, делай в штаны. Ты больно нежный, Димон. Проще надо к засранству относиться.
— Да дело не в засранстве! Нас всех как бы унижают таким туалетом. А унижение — это плохо. Мы не должны это терпеть.