Выбрать главу

Хотя совсем не обязательно, что в дверь Евпат войдет. Это самое приятное в дверях. В их открывании или неоткрывании нет ничего обязательного, а только добровольное. Было бы неплохо, чтобы в дверь вошла Катя. Мы с ней иногда целые библиотеки обсуждаем, но никогда не спим. Она мой литературный друг. Иногда у меня такое чувство, что мы что-то более важное делаем, чем не спим. Катя говорит очень ясно и как бы артикулируя. Она так специально говорит, потому что у нее жизнь перепутанная. Для равновесия. Катя меня отвергла, когда была замужем. Я тоже ее отверг. Попозже. Когда был женат, а она уже не замужем. Это глупо. Мы только друг с другом можем про писанину поговорить. Катя талантливая, но ленивая. Она иной раз такой рассказ напишет, что я прямо не могу. А я не сильно талантливый, но трудолюбивый. Каждый вечер бумагу мараю сам не знаю почему. Мы как бы гармонируем, но наоборот. Когда откровенно наоборот, а не серединка на половинку, то крепко получается. Только мы оба пьем, а я еще и женат. Поэтому мы сидим в «Кабачке» и треплемся попусту, будто в роман Хемингуэя попали. Нас иногда даже тошнит от собственной вторичности. А иногда мы за нее прорываемся, и так хорошо становится, хоть умирай.

Но, наверное, Катя сегодня не зайдет. Я о ней как-то слишком долго думал, а когда о ком-то долго думаешь, он никогда не заходит. Наверное, Сашка припрется. Сашка — это такой человек, у которого все было хорошо, а теперь плохо, и он это «хорошо» с таким усердием вспоминает, будто оно к нему от этого вернется. У Сашки нет будущего не так, как у нас у всех его нет, а потому, что он туда вообще не смотрит. Ему, видимо, такие взгляды не кажутся безопасными. Ему кажется безопасным смотреть назад, где все с гарантией хорошо. Слушать Сашку — это все равно что мифы Древней Греции слушать в исполнении Райкина. Особенно его приятно слушать, когда рядом Катя, и мы сидим на берегу Евпата, который говорит вместе с Сашкой, но на полтона ниже, как бы приуготовляя фон.

Полчаса я о такой вот ерунде думал и смотрел на дверь. Два по сто навернул. Тут дверь распахнулась, и в «Кабачок» зашел Миша Кулема. Его я никак не ожидал увидеть. Интересно, а вертухаи с «четверки» в курсе, что Миша освободился? Пожалуй, в курсе. В Ныробе с этим строго.

Увидев меня, Миша заорал:

— Олежек, братан!

Он десять лет отсидел. Когда столько сидишь, очень, наверное, хочется выйти и заорать. Чем угодно можно десять лет заниматься, но если вдруг прекратишь, это новое состояние чудом покажется. Миша весь был под каким-то чудом. Весь сиял. Прямо «Сияние» Стивена Кинга.

Подсев ко мне за столик, Миша взял сто и бутерброд. Я тоже взял сто и бутерброд. Мне хотелось чем-то поддержать сидельца, и я решил его отзеркалить. Обычно я не беру бутерброд, а тут взял. Взял и задумался. Почему, мол, я его взял, а обычно не беру? А чтобы показать Мише, что он все делает правильно. Мог бы и сказать, но говорить как-то глупо. А тут сто и бутерброд. Наглядно.

— Какие планы, Миша?

— Группу соберу.

— Какую группу?

— Ты чё, забыл?

— Что забыл?

— Ты ж на барабанах сидел!

— Ааа... Ты про школу?

— Конечно. Я поэтому сюда и пришел, чтобы тебя в группу позвать.

Если честно, я вообще не понял, что Миша несет, и сказал:

— Позови.

— Чего?

— Ну, позови меня в группу.

— Ну, так зову. Соберем команду, гастроль дадим, прославимся. Клево я придумал? Чего молчишь? Ты в деле или нет?

Лучше б Саша мне про Древнюю Грецию рассказывал, честное слово. Так неловко, словно я снова девственности лишаюсь. И ведь не скажешь так сразу нет. Это, конечно, было бы правдиво, но кому нужна такая правда? Я решил зайти издалека.

— А где инструменты возьмем?

— Так в школе и возьмем. А когда разбогатеем, свои купим.

— На школьных инструментах можно играть только в школе, а мы там уже не учимся.