В коридоре Василиса взяла полотенце и коротко бросила:
— Я в душ.
— Там...
— Да знаю. Я ведь уже была.
Пока Василиса мылась в душе, я сварил кофе и нарезал бутерброды. Я нарезал бутерброды и прислушивался к льющейся воде. Я знал, что могу взять нож, открыть им ванную и присоединиться к Василисе. Она будет не против. Я буквально кожей чувствовал, что она будет не против. Чтобы отвлечься, я раскрыл журнал и попробовал читать. Буквы не шли в глаза. Точнее, глаза не могли за них зацепиться, словно буквы были в скафандрах. Я отбросил журнал и уставился в окно. Через две минуты из ванной вышла Василиса. Она была в одном полотенце и тапочках моей жены.
— Какие маленькие ноги у твоей благоверной. Она ходить-то может?
— Может. Сними тапки.
— Давай без фетишизма. Ты ей тоже целуешь ножки или это только мне такая нежность перепадала?
— Пей кофе, Василиса. И уходи. Я не буду играть в твои игры.
— Жаль. Я пока сидела, ко мне один дурачок на свиданки стал ездить. Знаешь, есть такие ребятки, которым в кайф поваляться с зечкой.
— И чего?
— Ничего. Просто он оказался денежным. А я девушка горячая, ты ведь в курсе?
— В курсе, в курсе. Дальше что?
— А то, что он подарил мне двести тысяч. Хочу на все лето уехать к морю. Пожить в свое удовольствие. Поехали со мной, а? Ну, сам посуди, зачем тебе эта мещанская жизнь? Ты всегда от нее бежал, а тут вдруг стал поборником. Хочешь жить долго-долго и умереть в один день?
— Хочу. У меня ясность. Мне нравится ясность. Последние три года я держусь за эту ясность двумя руками, и ты меня от нее не оторвешь.
— Это не ясность, Олег. Это просто быт. Ты никогда не жил бытом, и поэтому тебе по приколу. Но это пройдет... Я слышала, ты чего-то пишешь?
— Пишу.
— Читала. На «Фейсбуке». Знаешь, что ты делаешь?
— Что?
— Живешь на бумаге, вместо того чтобы жить на самом деле. Не по Бердяеву как-то.
— В смысле?
— Ну, творчество жизни выше искусства. Артюр Рембо вот бросил заниматься этой галиматьей и подался в жизнь. А тебе слабо?
— Ты готовилась к этому разговору?
— Нет. Я очень много разговаривала с тобой в тюрьме. Даже дурачка, который мне денег дал, Олегом называла.
— Тяжело тебе там пришлось?
— Унизительно, но в целом нормально. Я хорошо дерусь. Ну так что? Едешь со мной или дальше будешь прикидываться порядочным?
— Я не прикидываюсь, Василиса. Мне нравится жить так, как я живу.
— А как ты живешь?
— Не пью, не балдею. Много пишу. Иногда путешествую. Люблю жену. Как все, короче.
— Это не как все, это как монах. Даже как евнух в витальном смысле.
— Пускай. Можешь назвать это монашеством, башней из черного дерева, как угодно. Я тут навсегда, понимаешь? Я это выбрал, потому что другое — распад и смерть.
— Это же прекрасно! Нет ничего честнее распада и смерти.
Василиса подняла с пола рюкзак и вытащила из него бутылку «Старого Кенигсберга».
— Я себе в кофе плесну. Или в твоем доме алкоголь нельзя пить всем, а не только тебе?
— Плесни, конечно. Я не фанатик.
— Но скоро им станешь. Люди не меняются, Олег.
— Не надо говорить со мной стереотипами. Человек не константа. Он постоянно меняется. Просто мы редко наблюдаем радикальные перемены.
— Твои перемены дутые. Это как с путинистами и антипутинистами. И те и другие жить не могут без Путина. Разница лишь в том, что одни его славословят, а другие ругают. Вот скажи честно, разве не кайфово было бы сейчас вмазаться и весь день провести в постели? Вспомни приход? Чувствуешь? У меня мурашки по коже. Посмотри!
Василиса протянула руку и полотенце спало. В одну секунду она оказалась совершенно голой. Я дернулся и зажмурил глаза.
— Ты как девственник, честное слово. Будь я на твоем месте, уже давно бы меня трахнула.
— А дальше-то что, Василиса? Развестись с женой, уехать с тобой на море, пить и колоться, забросить литературу, а когда кончатся деньги — опять идти на гоп-стоп?
— Слушай, отличный план! Мне нравится. Хочешь, я сама позвоню твоей жене?
Мой телефон лежал на столе. Василиса его схватила и стала листать мои контакты.
— Отдай!
— Мы же все решили, милый? К чему эти эмоции?
— Немедленно отдай телефон!
— Хорошо. Но если ты со мной выпьешь за освобождение.
Мне уже было все равно, лишь бы она не позвонила жене. Бегать за ней по всей квартире, драться и царапаться у меня не было сил. Я был глупым омулем, выброшенным на берег Байкала.