Минувшей зимой он дошел уже до буквы «к», но за лето забыл многое из того, что выучил, и Павел велел ему начать снова с буквы «б».
Октавиан бубнит довольно долго, потом ложится я засыпает. Тогда Павел начинает вполголоса читать «Богослужение».
Наконец в окне рыбака гаснет свет. Глубоко и спокойно спят в снегу хаты, длинным рядом выстроившиеся по краю высокого берега. Ничто живое голосом своим не нарушает бездонной тишины зимней ночи — изредка только залает собака или послышится заглушенное стенами пение петухов. Зато в этой тишине яснее звучат голоса природы.
Порой ледяной мороз-великан бродит по деревне, сердито и громко стучится в хаты, пощелкивает за окнами то близко, то подальше, с сухим треском похаживает по плетням. В другие ночи под тихие вздохи ветра приходит оттепель, и сосульки, свисающие с крыш, тают с однозвучным плеском, словно плачут, а ветер шепчется с деревьями и таинственным шелестом разбегается по сухим стеблям на огородах.
А иногда ночи бывают шумные, грозные. В темных просторах поднимается бешеная пляска вихрей, воздух наполнен каким-то кипеньем, стремительным кружением и воем, в котором слышатся все голоса мира. Здесь как будто сшибаются гигантские ядра, состязаются между собой раскаты грома и гул пушек и с неутихающим грохотом летят от края до края земли. Здесь воют под ударами бичей своры собак, прорезают воздух крики истязаемых, рыданья отчаявшихся, протяжные жалобы…
Но весь этот адский шум и беснование не будят людей, спящих под низенькими кровлями, укрытыми снегом.
В такие ночи, когда мороз стучит, щелкает, трещит, когда вздыхает, всхлипывает и бормочет оттепель, когда вихри неистовствуют в воздухе, только в одной из деревенских хат долго не засыпает человек.
Подле него на постели спит, ровно дыша, прижавшийся к нему мальчик, а он лежит без сна, смотрит в непроницаемую тьму, вслушивается в голоса ночи. И не раз в глубокой тишине, наполненной только этими голосами, слышны частые удары кулака в крепкую грудь и громкий, страстный, молящий шепот:
— Господи, помилуй ее, грешную! Господи, помилуй ее, грешную и несчастную!
Мир Элизы Ожешко
Около века отделяет нас от времени, когда были написаны два произведения прославленной польской писательницы Элизы Ожешко, представленные в этой книге.
Первое из них — роман «Господа Помпалинские» — создано еще молодой женщиной (ей тогда едва минуло 35 лет), второе — повесть «Хам» — появилось через 12 лет, в пору расцвета таланта писательницы, к тому времени уже известной своей новеллистикой и главным делом ее жизни — романом «Над Неманом».
Больше сорока лет длилось служение Ожешко на литературном поприще во благо отчизны. Служение, поприще, отчизна — не просто высокопарные слова. По собственному признанию Элизы Ожешко, подавление царизмом польского национально-освободительного восстания 1863 года побудило ее служить родине по мере своих сил и способностей. «Разные бывали сомнения в моей жизни, — писала она впоследствии, — но в том, что я обязана служить Родине и любить ее, я не сомневалась никогда»[2].
Элиза Ожешко жила и творила в трудную для ее народа эпоху. Молодость ее связана с восстанием 1863 года, в старости она была свидетельницей первой русской революции 1905 года, за которой следила с тревогой, опасениями и надеждой, справедливо считая, что разрешение польского вопроса неразрывно связано с ее победой. В 1905 году она писала шведской писательнице Элен Вестер, переводчице романа «Над Неманом» и других ее произведений на шведский язык: «… Мы стоим перед прекрасной, хотя и трагической картиной — огромной численности народ подымается с Прокрустова ложа своей неволи. Пробудился скованный Скиф и загремел цепями. Поднял голову и расправил плечи, но тело его все еще привязано к невольничьему ложу, на котором он лежит. Мы прикованы к этому исполину, мы невольные соучастники его судьбы, но мы еще не знаем, сумеет ли он подняться во весь рост и твердо встать на ноги… Как долго он спал!»[3]
Годы ее жизни и творчества были и годами становления и расцвета польской реалистической литературы, в чем ее участие столь же значительно, как и участие ее знаменитых современников Юзефа Игнация Крашевского, Генрика Сенкевича, Болеслава Пруса, Марии Конопницкой и более молодых — Стефана Жеромского и Владислава Реймонта.