Я отступила, не поворачиваясь спиной, и она сделала нетерпеливый жест.
– Всё, идите. А вы, леди Жанна, – повернулась она к розовощёкой шатенке с жемчужной ниткой в волосах – надо же, уже различает фрейлин по именам, – проследите, чтобы леди Лорелее принесли тёртых отростков горлеца.
– Слушаюсь, Ваше Величество.
Исполненный смирения и достоинства поклон предназначался леди Йосе, а раздражённо поджатые губы – мне. Леди Жанна неохотно отдала отвоёванный такими трудами гребень той самой помогавшей нам Мод, своей близкой подруге, как я позже узнала, и направилась к двери.
Меня провожали чуть презрительными и вместе с тем завистливыми взглядами: будущая королева в день собственной свадьбы снисходит до заботы о фрейлине. Разумеется, такое внимание объясняется тоской по родине, с коей я остаюсь единственной связующей ниточкой и напоминанием. И каждая втайне надеется затереть эти воспоминания и занять место близкой подруги и наперсницы подле госпожи. Сказать бы им всю правду и посмотреть на лица.
В коридоре мы с леди Жанной разошлись в разные стороны: она на поиски травника, я же – к своим покоям. Уединение в виде отдельной, пусть и крошечной, каморки, переделанной из склада для инструмента при рабочей комнате, которое мне здесь подарили, было до недавнего времени недоступной роскошью.
Мой путь пролегал мимо ниши, в которой установлена высоченная, метра три, скульптура Праматери. У стоп её копошатся всевозможные твари, реальные и вымышленные: тигры, аспиды, мыши, мантикоры, единороги, лебеди, барсуки, онагры, сатиры, птицы каладриус, йейлы, левкроты и многие другие. Среди прочих размерами и тщательностью проработки выделяется волчья гончая. Её Праматерь треплет за ухом, отдавая явное предпочтение перед другими. Там же прикреплены огарки свечей и рассыпаны подношения. Для тех, кто желает произнести молитву в уединении, предусмотрены шторки. Этой нише предстоит ближе к вечеру сыграть особую роль.
Заслышав голоса, я резко останавливаюсь. Один незнаком, второй принадлежит Годфрику. Они направляются сюда, о чём-то ссорясь, и я, недолго думая, прячусь за изваяние. Почти сливаюсь с ним, прижавшись щекой к холодному мрамору и стараясь заглушить удары сердца. В следующий миг оба показываются из-за поворота. Я удобно устроилась в густой тени, а потому могу осторожно выглянуть. Годфрик уже одет для церемонии, на его спутнике одежды пажа, и он прекрасен, как Нарцисс – Покровитель в облике юноши, каким его изображают на миниатюрах в книгах: белое золото волос, утончённый овал лица и бездонные синие глаза. Только на миниатюрах у Нарцисса не искусанные в кровь губы, и голос я представляла себе холодным и властным, а не униженно блеющим.
– Но почему? – сдерживая слёзы, восклицает он и останавливает Годфрика за рукав.
Тот стряхивает руку и быстро оглядывает коридор.
– Сам знаешь, почему, и я в тысячный раз повторяю, что это временно.
– Временно? – тут же хватается за надежду тот. – Сколько: неделя? Месяц? Год?
– Откуда мне знать! – теряет терпение король. – Сколько понадобится. Сам знаешь: люди дяди разве что в нужник со мной не ходят, и ты сейчас не упрощаешь мне задачу.
– Но ты ведь обещаешь вернуть меня ко двору?
– Я сделаю всё от меня зависящее, – дёргает плечом король.
– Что это значит? – В голосе прорезаются истеричные нотки, и Годфрик вскидывает ладонь, призывая юношу говорить тише. – Ты охладел ко мне? – покорно понижает голос тот.
– Не будь идиотом, Абель! – Годфрик трёт руками лицо, отчего кожа становится морковного цвета, и на ней проступают веснушки. – Как же мне всё это опостылело…
– И я опостылел?
– И ты! – сорвавшееся с языка. – Временами…
Юношу словно ударили – по щеке даже расползается пятно, как от пощёчины, хотя Годфрик его и пальцем не тронул. Напротив, подчёркнуто старается сохранить меж ними расстояние на случай, если кто-то ещё покажется поблизости. Проглотив обиду, Абель обезоруживающе улыбается и притягивает короля за талию.
– Просто скажи, что будешь скучать, – шепчет он. Старается говорить обольстительно, но выходит довольно жалко – наверное, из-за мечущегося в глазах отчаяния. Глаза всегда выдают с головой. Именно поэтому я стараюсь держать свои опущенными.
– Не будь смешон, – резко отталкивает его Годфрик и снова оглядывается. – Ты делаешь всё, чтобы мы больше не свиделись!
– Почему ты так говоришь? – Уже не сдерживаясь, плачет Абель и протягивает ладонь, чтобы коснуться его лица. – Разве ты забыл: твоё сердце стучит лишь потому, что бьётся моё. И кончина не так страшна, ибо мы встретим её, взявшись за руки…