По версии Джузджани коронация Менгу в 1251 г. включала необычный (с исторической точки зрения) эпизод: «Когда Менгу-хана возвели на престол, то Берка, бывший мусульманином, сказал: "Власть людей неверия прекратилась; господство всякого неверного [т. е. немусульманского] царя, который вступит на престол, не будет продолжительно. Если вы хотите, чтобы держава Менгу удержалась и была продолжительна, то пусть он произнесет [мусульманский] символ веры, дабы имя его было внесено в список правоверных, и [уже] затем пусть он сядет на царство". Они согласились на это, и Менгу произнес [мусульманский] символ веры. Тогда Берка взял его за руку и посадил его на престол» (Сборник материалов. Т. II. С. 49).
В сочинении официального историка Рашид-ад-дина в описании коронации Менгу такого эпизода нет (см.: Рашид-ад-дин. Т. II. С. 132). Причина проста: Рашид-ад-дин использовал монгольские источники, Джузджани — рассказы благородных саййдов. Картина внезапного преображения монгольских аристократов, в едином порыве согласившихся нарушить имперский ритуал, могла появиться только в воображении «безумных шейхов». Факт ее письменной фиксации показывает, что на такого рода сюжеты был запрос, компенсировавший глубокое неприятие монгольской реальности (Джузджани бежал от монголов в 1226 г. в Делийский султанат и там собирал слухи о них). В результате рождаются любопытные ситуации: послов «мусульманина» Берке не допустил к себе другой мусульманин, Абу-л Музаффар Ильтутмиш, правитель северной Индии, «так как этот царь ни под каким видом не открывал монгольским ханам ворот знакомства и приязни», поясняет Джузджани.
Иногда текст Джузджани исследователи воспринимают буквально, что порождает исторические фантомы. Так, например, Е. П. Мыськов не исключает, «что Менгу питал личную неприязнь к Берке, поскольку не кто иной, как Берке, по свидетельствам некоторых мусульманских авторов, возводил его на престол, да еще потребовал от него при этом произнести "[мусульманский] символ веры, дабы имя его было внесено в список правоверных"»[14]. Нет оснований говорить о свидетельствах мусульманских авторов, поскольку ни один мусульманин не присутствовал на закрытой от посторонних глаз церемонии клятвы. Нет оснований рассматривать сведения Джузджани как достоверный факт. Первое условие исторического исследования — это сравнение двух несовпадающих версий одного и того же события, в данном случае — коронации Менгу по Джузджани и Рашид-ад-дину, и объяснение расхождений. Следующий шаг — сопоставление каких бы то ни было свидетельств с имперской доктриной власти — также не был сделан. В результате мы имеем некие сомнительные размышления, не выходящие за рамки дискурса заинтересованного средневекового автора. Так можно писать историю культуры, но не разбираться с существом дела.
Драматургия двойной клятвы привлекла внимание Р. Ю. Почекаева, который добавил в нее новых красок: «И, тем не менее, одно незапланированное действо во время избрания состоялось, и его инициатором оказался сам Берке: по сведениям некоторых источников, не согласовав свое намерение ни с Бату, ни с Мунке, он заставил новоизбранного хана поклясться на Коране, что тот будет оказывать покровительство мусульманам Монгольской империи. Мунке (отчасти благодарный Берке за содействие, отчасти опасавшийся джучидских туменов, все еще находившихся в Монголии) был вынужден подчиниться, но затаил неприязнь к исламу и к Берке лично, что впоследствии нашло отражение в политике нового хана»; и далее, в примечании: «Конечно, есть основание не доверять сведениям Джузджани, идеализировавшего Берке (как первого мусульманского правителя Золотой Орды). Но возможно, что этот эпизод не вымышлен историком: Берке вполне мог позволить себе продемонстрировать свою значимость в воцарении Мунке»[15]. Разумеется, этот эпизод не вымышлен Джузджани, а поведан ему шейхами, жившими в атмосфере мистических ожиданий.
В декабре 1252 г. в орде великого хана Менгу мусульмане отпраздновали окончание месячного поста рамазан. «Из всех племен и народов, обладающих религиозными общинами, больше всего он оказывал уважение и почет мусульманам и жертвовал им милостыню и дары. Это подтверждает следующий случай: в праздник разговения 650 г.х. (декабрь 1252 г.), когда у входа в ставку (орду) собрались мусульмане и казий Джемал-ад-дин Махмуд Ходженди, который предстоял на молитве и произнес проповедь, разукрасил хутбу поминанием титулов халифа и произнес молитву за Менгу-каана и восхваление его, [Менгу-каан] дал указание в честь праздника выдать им повозки с серебряными и золотыми балышами и дорогими одеждами, и большинство народа получило долю в этом» (Рашид-ад-дин. Т. II. С. 142).
15