— Мендель Визокер, — зовет она тихим голосом.
— Что?
Молчание, потом:
— Я некрасивая, да?
У него слезы наворачиваются на глаза. Она встала, но все равно кажется очень маленькой и хрупкой в платье из черного бархата, слишком широком и длинном для нее. В тени листвы выделяется ее узкое треугольное лицо с резко очерченными скулами. Оно кажется белым, почти мертвенным, несмотря на веснушки. Тонкие губы говорят о слишком решительном характере. Медного цвета волосы обещают стать густыми и тяжелыми. Контраст с серыми распахнутыми глазами, которые в этот момент смотрят на Менделя с горькой настойчивостью в ожидании ответа, просто невероятен.
— Это зависит от того, кто и как на тебя смотрит, — отвечает наконец Мендель после некоторого колебания, не найдя лучшего ответа.
«Надо было солгать, — думает он. — Почему я не солгал?»
Печальная полуулыбка, появившаяся на губах девочки при этих словах, только усиливает его сожаление.
Он вновь появляется в местечке несколько месяцев спустя, в канун праздника Ханука. День стоял морозный, но солнечный. Затем небо затягивается черными тучами, предвещающими снег. Мендель Визокер пробыл в Тернополе две недели и чуть было не остался навсегда, столь ловкой в обращении оказалась его тамошняя жена-полька. Однако он отправился дальше на юг, объехал всю Украину и очутился в Одессе. Оттуда он сейчас и возвращается в Данциг с четырьмястами пятьюдесятью рублями в кармане.
В местечке он идет прямо к дому покойного ребе Натана, но медлит у порога: какого черта он пришел сюда, почему поддался наваждению, вызванному какой-то семилетней пигалицей?
Он застает мать и дочь за сортировкой высушенных трав, которыми устлан пол. Шиффра предлагает ему кофе с цикорием, но он отказывается. Ханна бросает на него быстрый взгляд, сопровождаемый легким кивком. Достаточно спокойно Мендель объясняет, что он здесь проездом и зашел, чтобы убедиться, что вдова и дети его покойного друга чувствуют себя более или менее хорошо, спрашивает, не может ли чем-нибудь помочь. Шиффра так же спокойно благодарит его за заботу. И все. За время его разговора с матерью Ханна не пошевелилась, не произнесла ни слова, но когда садился в бричку, то вдруг обнаружил ее рядом с собой.
— У вас новые лошади, — замечает она. Шиффра осталась в доме.
— Разве у тебя нет еще брата? — спрашивает Мендель.
— Симон. Он — не в счет. Он — в школе.
— А ты?
— Я? Я — девочка, и я уже умею читать и писать. Мне не нужна школа. Правда, не нужна.
— Ты много читаешь?
Не удостоив его ответом, она наклоняет голову. Он вспоминает, что у него в тележке книги для чтения и для того чтобы иногда использовать их в качестве сувенира — так, небольшой подарок супруге или дочери торговца по случаю удачной сделки. Он снимает чехол, которым накрыты книги: молитвенники для женщин, еще что-то религиозное, популярные в то время романы «Доброе сердце», «Сердечный долг, или Иосиф».
— Я их уже читала, — пренебрежительно говорит Ханна.
И прежде чем он успевает помешать, эта маленькая упрямая ведьмочка влезает на подножку, жадно начинает рыться в книгах и разочарованно выпрямляется.
— Я их все читала; у всех торговцев одно и то же.
Но затем торжествующий блеск отражается в ее зрачках: она вытаскивает книги, которые Мендель Визокер приготовил для себя, которые он читает сам во время странствий по бескрайним русским равнинам. Он тут же бросает:
— Только не эти. Это мои. К тому же ты еще слишком мала…
Он с тем же успехом мог бы объяснять философию Маймонида своей любимой лошади. Ее реакция не отличалась бы от реакции девчонки. Она разве что не хохочет. С точностью и быстротой коршуна, бросающегося на цыпленка, завладевает она тремя книгами, которыми Мендель дорожит больше всего.
— Что это?
— Все для взрослых. Ты не поймешь.
Она окатывает его презрительно-насмешливым взглядом и тотчас же принимается листать книги. Одна из них — «Парижские тайны» Эжена Сю в немецком переводе Шульмана.
— Ты же не знаешь немецкого, — удрученно произносит Мендель, предчувствуя поражение.
— Вот и выучу, — отвечает Ханна.
Она действительно считает, что аргумент убедительный, соскакивает на землю, крепко прижимая к груди все три книги.
— Не может быть и речи… — начинает Мендель.
Но она делает большие глаза, кокетливо склоняет головку и улыбается.
— Вы мне их дадите на время, не правда ли, Мендель Визокер? — И эта перемена в выражении ее всегда серьезного лица так внезапна и так разительна, что Мендель растроган. Свою роль играют, конечно, воспоминания, особенно два: когда она цеплялась за него, как потерянный котенок, и вопрос, который она задала ему на шестой день после погрома у ручья: «Я некрасивая, да?»
— Только никому не показывай.
— Идет. Я их вам верну в следующий раз.
— Если я еще вернусь сюда.
— Вы вернетесь, — уверенно заявляет она, глядя ему прямо в глаза.
Проезжать через местечко становится для Менделя привычкой. В 1883 году это происходит дважды, весной и осенью. Оба раза он навещает Ханну, ибо приезжает только ради нее. И в дальнейшем каждый год два-три визита.
В 1886-м Шиффра выходит замуж за Боруха Корзера, семидесятидвухлетнего портного. Менделю ясно, что Ханна не возражала против свадьбы, иначе бы она не состоялась. Ханна нелестного мнения о своем отчиме. Менделю она сообщает: «Он так глуп, что однажды сделал ширинку на брюках сбоку». С годами ее юмор становится все более острым. По развитию она постоянно опережает свой возраст. По Эжену Сю в переводе Шульмана она выучила немецкий, знает русский и неплохо — французский. Поскольку Ханна перечитала весь запас его книг, Менделю пришлось обратиться к французской литературе, которую читают в Варшаве только в высших кругах. С тайным желанием сбить спесь с этой «чертовой соплячки» он выбрал сначала Жан-Жака Руссо «Эмиль» и «Трактат о происхождении языков», которые сам пробовал читать и которые повергли его в гипнотический сон. Напрасный труд и полное разочарование: она проглотила Руссо, как вишню. По-французски.
Если считать идиш, иврит и польский, которые знала раньше, то она владеет теперь шестью языками.
Тадеуша все нет. Мендель уже подумывает о том, чтобы в один из приездов в Варшаву найти этого паршивца, схватить за шиворот и притащить в местечко. Пусть она увидит, что ее прекрасный Тадеуш не стоит того, чтобы тратить на него молодость. Он отказывается от своего плана, потому что прекрасно понимает: Ханна не потерпит никакого постороннего вмешательства.
В какой-то момент он серьезно задумывается об эмиграции. Но отказывается от этого: поток эмигрантов слишком велик. Если бы он тоже уехал, сложилось бы впечатление, что он следует за всеми, повинуясь стадному инстинкту, он, который всегда плыл против течения, — по крайней мере, таково было его мнение на свой счет в это время.
Волна отъездов была мощной. Погромы и репрессии 1881–1882 годов, майские законы в России, предписывающие изгнание евреев из одних мест и закрепление их в черте оседлости, сооружение новых гетто — все это привело к перенаселению польской части русской империи. Мендель видел, что в один только городок Броды, что в Галиции, прибыло десять тысяч беженцев с Востока. Этот потек составляют не только евреи: огромное число христиан устремляется на Запад, особенно в Америку.
Мысль об отъезде тем не менее навсегда укореняется в голове Менделя Визокера.
Его первый визит в 1889 году выпадает на Пасху. Он находит Ханну прежней. Конечно, она подросла, но в остальном не изменилась: плоская грудь, узкие бедра, очень белая кожа, которая никогда не знает загара, шапка тяжелых волос и эти необыкновенные глаза. В это время она вперемежку читает Гюго, Тургенева, Гете и даже три или четыре романа Золя, которые Мендель долго не решался дать ей: ведь это чистейшая порнография. Но он их все-таки принес, браня себя за то, что предлагает подобное чтиво еврейской местечковой девочке. Она завораживает его все больше и больше; он угадывает всю остроту одиночества, в котором она живет.