— Мне совершенно наплевать на твоего проклятого Рильке! — вдруг говорит она. Ее словно прорвало, и она уже больше не может сдерживаться. — Мне наплевать!
Слышно, как цокают копыта лошади, а в фиакре наступает напряженная тишина.
Тадеуш медленно поворачивает голову и с улыбкой смотрит на нее.
— А я все думал, как долго ты продержишься и когда же наконец взорвешься.
— Ну теперь ты знаешь ответ!
— Разве дамам позволительно говорить "проклятый", "мне наплевать"?
— Я не дама и, пожалуй, никогда ею не стану.
"Ну вот, Ханна, ты сама сожгла все мосты. Можно сказать, что комедия окончена. Здорово он над тобой посмеялся. Это видно по его улыбке. Он только за этим и приехал в Вену: специально чтобы сказать тебе, что пора уже и выбросить из головы все твои мечты маленькой девочки из еврейского местечка, твои преследования и все остальное. Может быть, он приехал, чтобы отомстить за то, что с ним сделали в Варшаве, и…"
— Ханна!
"…за то, что с ним сделали в Варшаве, и за незабытое унижение в сарае Темерья. Да ведь я его ненавижу!" Ее охватили отчаяние и бешенство одновременно.
— Ханна! Я никогда не считал себя выдающимся оратором, — спокойно сказал Тадеуш, — но вправе же я рассчитывать хотя бы на то, что моя будущая жена меня выслушает. Итак, я прошу вас выйти за меня замуж.
Ее рука уже лежала на ручке дверцы, прекрасно работающий в ее голове механизм вновь остановился словно парализованный. Последнее сообщение, которое он принял, звучало примерно так: "Ты холодна, как смерть, Ханна…"
— Ну теперь-то, я надеюсь, ты меня услышала?
— Ты что, смеешься надо мной? — удалось наконец выговорить Ханне.
Тадеуш, сидя совершенно неподвижно, продолжил:
— Не должно быть никаких сомнений, что я женюсь на тебе только ради твоих денег. Тех, которые ты заработала, и тех, которые, кажется, собираешься заработать.
— Не нужно смеяться надо мной, Тадеуш, умоляю!
— Я в жизни ни над кем не смеялся, разве что над самим собой.
Она подалась вперед и снова взялась за ручку, прижав к себе сумочку с записными книжками.
— Ханна, ты такой страстный человек и с такой жадностью относишься к жизни, что мне просто не верится…
Она закрывает глаза и думает: "Ну почему он прямо не скажет, что боится меня?"
А он тем временем спрашивает:
— Ты ведь уже все приготовила для нашей свадьбы? Все, до мелочей?
— Да.
— Когда же она состоится?
— 30-го декабря.
— А почему не тридцать первого?
— Я хотела, чтобы на нашей свадьбе играл сам Иоганн Штраус. Но тридцать первого он не мог: у этого кретина императора намечался бал… Все идет не так, как я хотела.
— Но я-то ведь приехал.
— Да, это правда.
— Ну а где же должна быть свадьба?
— Я арендовала дворец одного из великих герцогов на площади Бетховена.
— Наш брак будет церковным или гражданским?
— И тем и другим. Теперь совсем не сложно стать католичкой.
Опять наступает гнетущая тишина. Она видит или, скорее, чувствует, как он закрыл глаза: "Теперь понятно: я его до смерти напугала. Как же так, Господи!"
— Я научилась танцевать, — говорит она, — печатать намашинке, чтобы у тебя не было забот с рукописями, водить автомобиль, даже готовить и завязывать галстуки.
Опять пауза.
— Это ко всему тому, что я уже умела.
Снова молчание.
— Правда, готовлю я не лучшим образом…
Это все говорилось с надеждой вызвать его улыбку. Попытка не возымела успеха.
— Я знаю, что я немного сумасшедшая.
— Ну, я бы так не сказал.
"Что с ним? Ну хоть бы сделал что-нибудь: дал бы мне по щеке, ушел или хотя бы рассмеялся…"
— Ханна! — Позволительно ли нам… жить вместе до свадьбы?
— Нет, — выдохнула она (и, к своему собственному удивлению, покраснела).
— Понятно.
Снова короткое молчание. Наконец он, словно очнувшись, постучал набалдашником трости по дверце фиакра, и кучер остановился.
— Прекрасно, я согласен, — говорит Тадеуш.
— Согласен?
— Договоримся на будущее, что я просил твоей руки и что ты осчастливила меня, ответив мне согласием. Мы вступим в брак здесь, в Вене, тридцатого декабря 1899 года, и наш брак будет одновременно гражданским и церковным. Все предельно ясно.
Он открывает дверцу и собирается выйти. Она еле слышно говорит:
— Ты мог бы меня поцеловать…
Он пристально смотрит на нее. Потом, потянувшись рукой, заставляет ее поднять лицо и чуть-чуть касается ее губ своими. Когда она открывает глаза, он уже стоит на мостовой. Еще немного погодя она видит, как он проходит мимо здания оперы по Рингштрассе. Он такой высокий, почти на голову выше всех. Ну обернись же! Нет, не оборачивается.
Его первое письмо придет из Нью-Йорка. Он уехал туда прямо из Вены, чтобы уволиться с работы у Джона Д. Маркхэма и забрать свои вещи, а главное — библиотеку.
Второе письмо будет из Монте-Карло. В нем он напишет, что живет один на вилле, пользуясь любезностью бывшего патрона. Заканчивает пьесу, правда, работа идет не очень хорошо, но ему нужно довести все до конца…
В обоих письмах он подтверждает, что будет в Вене в полдень двадцать девятого декабря, чтобы подписать брачный контракт. Они с Ханной, а также их свидетели должны встретиться с нотариусом у него в конторе на площади Грабен — в центре старого города.
Странное для мужнины ощущение…
— Так что, ты против дворца герцога?
— Да лучше бы как-нибудь обойтись, — с ужасающим равнодушием говорит он.
— И ты против присутствия Иоганна Штрауса?
— Он умер.
— Великий Штраус — да. А его племянник — нет. Он жив, и его тоже зовут Иоганн Штраус. Иоганн III.
— Ну если ты настаиваешь… Мне не хотелось бы чем-нибудь омрачать твою свадьбу.
— Пожалуй, я могла обойтись и без Иоганна Штрауса III, — уступила я она, все еще стараясь придать разговору слегка шутливый характер.
Тадеуш приехал вчера, сегодня уже тридцатое. За все это время он никак не проявил к ней своих чувств: ни нежности, ни любви. Они встретились в конторе нотариуса, и, лишь увидев его там, Ханна действительно поверила в реальность всего происходящего. Свидетелем Тадеуша был Рильке. Там, у нотариуса, Тадеуш вручил ей красную розу, после чего опять, словно за каменную стену, спрятался за слегка холодную деликатность и за свою странную, насмешливую полуулыбку. Прикоснувшись губами к ее перчатке, не читая, с совершенно равнодушным видом, подписал брачный контракт. Вечером они пообедали в компании друзей: он и она, Лиззи и Шарлотта, Эстель и Полли Твейтс, Рильке и Гофманшталь, Альфред Адлер и Густав Климт, который привел с собой Эмилию Флег, Густава Малера, из которого потом Томас Манн сделает героя своей "Смерти в Венеции", и Артур Шнейцлер, который уже бросил медицину, но тогда еще не стал знаменитым писателем.
Тадеуш проводил Ханну и ее друзей до дверей канцелярии Богемии и уехал, как он сам выразился, чтобы похоронить свою жизнь холостяка в компании Гофманшталя и Райнера Марии Рильке.
Тридцатого декабря те же свидетели присутствовали на гражданской регистрации брака и двух религиозных церемониях: католической, правда, не в прекрасном костеле святого Карла, как об этом мечтала она, а в часовне Доминиканцев, где было страшно холодно; и еврейской — в синагоге на улице Штернгас. Сам Тадеуш настоял на этой двойной церемонии. Ему пришлось дважды поцеловать ее, но он делал это куда более холодно, чем Райнер или Климт, не говоря уже о Полли, рыдавшем от счастья.
Ханне пришлось даже свирепо взглянуть на Лиззи, которую очень беспокоила замеченная ею ненормальность в отношениях жениха и невесты: "Не вздумай только захныкать!"
Лиззи уехала в Лондон с семьей Полли Твейтса и остальными.