— Как знать, может, мне еще придется гордиться, что ты мой однофамилец! — сказал аптекарь и сам засмеялся своей шутке. Однако дальше таких разговоров дело не шло. Ему совали несколько монет, предрекали возможный успех и забывали о нем, как только он выходил из комнаты. Но он упрямо продолжал надеяться: если не сегодня, то завтра уж непременно случится чудо!
Мария с Гундерсеном переселились в маленький домик на той же улице, стоявший еще ближе к берегу. Длинная грядка, обсаженная кустами смородины, вела из дома прямо к реке. Вечерами Ханс Кристиан садился на облюбованный им камень и подолгу пел, стараясь вложить в свой голос и в слова песен как можно больше чувства. И в заветном саду советника Фальбе, куда он с раннего детства мечтал проникнуть, благосклонно качали головами важные господа, вышедшие прогуляться перед ужином. На них Ханс Кристиан и возлагал надежды с тех пор, как потускнел в его воображении образ китайского принца: ведь жена советника Фальбе сама была когда-то актрисой, должна же она ему посочувствовать! Но госпожа советница торопилась прийти к нему на помощь не больше, чем китайский принц.
А дома вопрос о будущем мальчика обсуждался все чаще, все настойчивее.
— Ты в эти дела не мешайся! — сказала как-то Мария Гундерсену. — Это мой сын, и я сама знаю, что для него лучше.
— А я и не собираюсь, — флегматично заметил Гундерсен. — Охота мне была взваливать на себя чужие заботы, да еще чтоб ругали потом, если что не так окажется…
Зато бабушка энергично защищала свое мнение: Хансу Кристиану следует стать писарем. Это такое чистое занятие, в нем есть даже что-то благородное, а ведь нельзя забывать, что ее внук не из простых, его прапрабабушка…
— Ну да, это дело известное! — перебила Мария. — Только я решила по-другому: мальчик будет портным. Чем это плохо? Взгляните, как живет портной Стегман: заказчиков хоть отбавляй — десять подмастерьев еле справляются, свой домик как игрушка, и капиталец, говорят, уже скопил немалый. Вот это как раз подойдет для Ханса Кристиана. Ведь недаром он и шить любит. Что же ты молчишь, сынок? Ты уже большой, пора тебе понимать жизнь по-серьезному, не все же играть в куклы…
Но домик, подмастерья и капиталец отнюдь не соблазняли Ханса Кристиана. Куда лучше нуждаться, даже голодать, зато попасть на сцену.
— Нет, мама, я буду актером! — решительно сказал он.
— Ты что, рехнулся? — в ужасе всплеснула руками Мария. — Да ты понимаешь, что говоришь? Ведь этих комедиантов и канатных плясунов морят голодом и пичкают деревянным маслом, чтоб они были полегче, а хозяин бьет их кнутом. Да разве для этого я тебя растила?
Напрасно он пытался объяснить разницу между ярмарочными балаганами и настоящим театром, мать и слушать его не хотела.
— Хватит болтать пустяки, — сказала она. — Не допущу я, чтобы ты был бродягой, с которым порядочные люди и разговаривать не хотят. Стирала я однажды вертихвостке из этого театра, так она улизнула не заплатив. Готовься к конфирмации, авось господин пастор за это время тебя образумит. А потом займешься делом.
Расстроенный Ханс Кристиан ушел на берег и уселся на своем любимом камне. Пение не шло на ум. Он с горечью думал, что домашняя жизнь становится тяжела. Правда, с Гундерсеном они почти не обращают внимания друг на друга, но все-таки грустно видеть совсем чужого человека на месте отца. Наверно, из-за него и мать так отдалилась. Раньше она во всем ему сочувствовала, всегда утешала и была безоговорочным авторитетом для него. А теперь оказывается, что она многого не хочет или не может понять. Говорит, что в книгах мало проку и нечего ими зачитываться, вот отца они до чего довели! Бранит его, когда он декламирует любимые монологи, даже если он для этого забирается в торфяной сарай: люди, мол, подумают, что он не в своем уме. И в актеры запрещает идти. А ведь он любит ее, знает, как ей трудно приходится, и вовсе не хочет ее огорчать. Но уступить, пожертвовать своим волшебным замком ради домика портного Стегмана — нет, это невозможно. Как же ему быть? Конечно, чудо должно, наконец, совершиться, но долго ли его еще ждать?