— Если б у нас был хоть крохотный садик, мама, как бы это было чудесно! — вздыхал он, рассказывая матери эти сны.
— У нас же есть садик! — утешила его Мария. — Разве ты забыл про ящик с зеленью за чердачным окном? Правда, там растет только петрушка и лук, но я уж найду местечко и посажу для тебя цветочков поярче. Конечно, жили бы мы в деревне, там бы и розы можно было развести… Ты ведь помнишь, как мы чуть не поселились в графском имении? Что уж говорить о цветах — там бы у нас и корова была своя, молока и масла вдоволь. Да что ж поделаешь, видно, не судьба…
Мария вспоминала о том единственном случае, когда счастье, казалось, решило повернуться к неудачливому сапожнику. Летом 1810 года в оденсейской газете появилось объявление: граф Алефельт Лаурвиг ищет степенного, аккуратного и непьющего мастера, который мог бы шить обувь всей графской челяди и даже графской семье. Условия были заманчивые: кроме жалованья, сапожник получал домик на опушке графского леса, участок для огорода и лужок для скота.
Андерсен как за соломинку ухватился за эту возможность: он любил далекие прогулки, когда вокруг только небо и деревья, никто не докучает и можно спокойно помечтать, о чем хочешь. Живя в Оденсе, он мог отправляться в лес только по воскресеньям, да и то не всегда. Пусть же хоть что-нибудь в его жизни переменится к лучшему! Он немедленно отправился на Западную улицу, в графский особняк, и принес оттуда какой-то сверток.
— Это пробная работа: надо сшить бальные башмачки для самой графини! — объяснил он жене и сыну, осторожно разворачивая плотный блестящий кусок синего шелка. — Смотри, малыш, не возьмись за него грязными руками, беда будет. В этом кусочке сидит наш домик в деревне, и земляника в лесу, и кукушка!
— Мама, это правда? — спросил восхищенный Ханс Кристиан.
— Правда, сыночек. Ты уж не мешай отцу работать, сиди тихонько да смотри.
Три дня Ханс Кристиан затаив дыхание следил, как отец осторожными движениями превращает кусок шелка в крохотные изящные башмачки, точно такие, какие должны быть у сказочной принцессы. Он нисколько не сомневался, что они понравятся какой хочешь графине, тем более она вовсе и не из сказки, а настоящая, с Западной улицы. Мария тоже верила в успех.
— И башмачки на славу, и подметки лучше не надо! — сказала она. — Недаром на кожу все наши деньги ушли. Да уж тут, конечно, нельзя иначе: графиня, не кто-нибудь. С богом, Ханс!
Она завернула башмачки в чистый носовой платок, поцеловала мужа и уселась на крылечке ожидать его возвращения. Ханс Кристиан пристроился возле нее. Около часа они провели за оживленным обсуждением планов деревенской жизни. Но, увидев бледное сумрачное лицо Андерсена с красными пятнами на щеках, оба поняли: ни домика, ни коровы, ни кукушки не будет.
Избалованная работой лучших копенгагенских мастеров, графиня не стала даже примерять изделие оденсейского сапожника. Еле взглянув на поднесенные ей башмачки, она процедила:
— Никуда не годится! Вы, любезный, лучше бы и не брались — только испортили зря мой шелк, а ведь он не из дешевых!
Кроткий сапожник вспыхнул от презрительного тона знатной дамы.
— Ну что ж, — сказал он, сдерживаясь, — если я загубил ваш шелк, то пусть пропадают и мои подметки — они тоже не из дешевых. Это будет справедливо!
И двумя взмахами острого сапожного ножа он разрезал на куски злополучные башмачки, в которые было вложено столько стараний и надежд.
Затем он молча повернулся и вышел, оставив графиню возмущаться дерзостью «этого мужлана».
Так и кончились мечты о деревне.
Мария по своему обыкновению нашла и в этом хорошую сторону.
— Не расстраивайся, Ханс, — сказала она, — всем известно, какие эти богачи капризные, на них не угодишь. Вот и у меня так: иная барыня начнет придираться и к тому и к этому, а на самом-то деле белье как снег. И если б тебя взяли к графу, с каждым заказом было бы такое мученье. Ну их с их домиком, себе дороже! У нас и здесь хорошо, правда, сынок?
— Конечно, хорошо! — убежденно подтвердил Ханс Кристиан, считавший их комнату образцом комфорта и уюта. И, подумав, добавил: — А потом, когда я вырасту, я построю целый замок, и сад будет вокруг, как у советника Фальбе. И мы все будем там жить.