Учитель в богатой усадьбе вырезал эту флейту из ивовой ветки. А ива была не простая: она выросла из сломанной ветки, за которую когда-то цеплялась бедная маленькая пастушка, — знатный барон, проезжая мимо, толкнул ее в грязь. «Все на свое место!» — крикнул он. Барон этот вскоре пустил на ветер родовое добро, и в усадьбе замолкли дикие крики кутил и лай охотничьих собак, — новыми хозяевами были пастушка и ее муж, сумевший сколотить достаточно денег. Потомки пастушки сами стали баронами — ведь дворянский герб можно купить, если у тебя хватает золота! — и выбросили портреты прабабки и ее мужа из пышных зал заново отстроенной усадьбы: «Все на свое место! Это были простые люди, мы им не чета!»
И вот на празднике в усадьбе учитель по требованию знатных гостей, желавших над ним посмеяться, поднес к губам свою флейту. Раздался резкий, пронзительный звук, а затем поднялся вихрь: он каждого относил на подобающее ему место. Понятно, что раз дудка принадлежала учителю, то и вихрь действовал в соответствии с его мнениями. А учитель говорил то же, что и сам автор сказки: дело, мол, не в знатности, а в душевных качествах. Не правы те поэты, которые объявляют все дворянское сословие никуда не годным, в нем есть прекрасные, благородные люди. Осадить же следовало бы только тех, которые зазнались и с презрением смотрят на «чернь».
Вот это самое и сделал вихрь: он подхватил папашу-барона и перенес его прямехонько в пастушью хижину, пастух же перелетел в усадьбу — не в залу, правда, — там ему не место, — но в лакейскую. В зале на почетном месте оказался сам учитель со своей дудкой, юная баронесса, скромная и добрая, и старый граф. Богатого же коммерсанта с его семьей и пару заважничавших крестьян, набивших себе карманы, вихрь побросал в грязь: «Все на свое место!» Тут флейта треснула и умолкла, и все вернулись на прежние места. Но придет еще время, когда все будет по справедливости. «Вечность длинна, длиннее, чем эта история!» — так кончалась сказка «Все на свое место!».
История усадьбы, описанная в ней, четко и наглядно показывала, что дворянство отживает свой век и уступает место новому «хозяину жизни» — буржуа с золотым мешком. Сказочник не становился на сторону ни тех, ни других — он был только за хороших людей и за справедливость. Но он не заметил, что весь ход сказки ставит под сомнение качество работы волшебного вихря. «Положим, все это так и произошло, — мог бы спросить Андерсена дотошный читатель, — учитель с молодой баронессой стали новыми хозяевами замка, а несколько жадных, надменных богачей остались барахтаться в грязи. Ну, а дальше-то что? Ведь пастушка и коробейник тоже были хорошими людьми, и это нисколько не помешало их детям и внукам стать высокомерными эгоистами и бездельниками. А у богача, попавшего в пастушью хижину, может вырасти добрый и хороший внук, за что же ему оставаться пастушонком?
Да и один и тот же человек вполне может измениться в течение своей жизни: попал в усадьбу справедливым, сострадательным, а там, глядишь, понемногу очерствел, зазнался, приохотился к роскоши… Выходит, что если б даже флейта не треснула, ей не под силу оказалось бы справиться с несправедливостью «домашними средствами», не трогая самого фундамента человеческих отношений». И Андерсену пришлось бы промолчать: он не знал ответа на эти вопросы.
С каждым годом датская буржуазия пускала корни вглубь и вширь: страна покрывалась железными дорогами, в городах дымили трубы новых фабрик и заводов, в деревне «крепкие» хозяева прибирали к рукам все больше земли и обрабатывали ее машинами, а бедняки уходили в города, на фабрику; от берегов Дании отплывали торговые суда, бороздившие моря и океаны, а в Копенгагене возникали банки и акционерные общества.
Андерсен с болью в сердце смотрел, как приличные, образованные люди окружают вниманием и почетом какого-нибудь разжиревшего коммерсанта или промышленника. «Как же, нельзя иначе, ведь он так сказочно богат!» — оправдывались они. «Господин такой-то дал целых сто ригсдалеров на благотворительные учреждения», — восторженно шептали дамы. «Он и его супруга настоящие меценаты: они охотно кормят обедами голодных поэтов… Ах, такое богатство все же внушает уважение… Оно как золотой ореол вокруг головы…» А что, если стереть позолоту? — негодовал Андерсен. Тут-то и останется их истинная суть: свиная кожа. Хорошо, что хоть в сказке можно отвести душу и назвать свинью свиньей!