Конечно, одна нервозность не объясняет, почему своим современникам он казался странным. Ибо если они не догадывались о состоянии его здоровья, то еще меньше — о состоянии его психики. Она отличалась впечатлительностью, богатством и широтой, которые подавляли, сбивали с толку тех, кто знал его лично, и даже нас, кто лишь читает о нем. В его большом, но хилом теле жила необузданная душа, вулканоподобный темперамент, вспыльчивость и стремительность, которые достаточно часто удивляли и страшили его. Его разрывали огромные внутренние противоречия, и временами все его усилия были направлены на то, чтобы держать себя в узде. Он был жертвой собственных идей, рабом собственных фантазий. Он был одержим, особенно в молодые годы, стремлением творить и создавать, замыслы — блестящие и средние — кипели в нем, и он был всецело в их власти. Неуправляемая фантазия еще в детстве заводила его так далеко, что он не отличал фантастические видения от действительности, а в юности критики неоднократно заявляли, что воображение берет над ним верх в его творчестве.
Но по характеру он был в высшей степени экстравертом. Потребность в творчестве и бурление фантазии никоим образом не отгородили его от действительности. Стремление переживать и способность к переживанию были у него значительно сильнее, чем у других людей. Он хотел жить как можно полнее. Его страсть к переменам была не просто бегством от нервных страданий, но жаждой новых событий и новых людей, и, несмотря на слабое здоровье, он не щадил усилий, чтобы удовлетворить свое любопытство. Только когда в последние годы болезнь взяла над ним верх, он устал от разнообразия жизни. И он хотел сильных переживаний — прежде всего теплых и сердечных отношений с окружающими людьми; однажды он написал, что путешествует для того, чтобы встретить людей, которых сможет полюбить, — он хотел участвовать в радостях и горестях других людей. Давать и брать без ограничений было его потребностью.
Он неутомимо протягивал руки к действительности, и в ответ она шла ему навстречу. Он становился жертвой любого впечатления. Он не обладал толстокожестью, способной оградить его от переживаний, как многие другие люди. Все проникало в глубь души и в каждый момент захватывало целиком его личность. Повороты в его умонастроении были бурными, неожиданными и полными. Написав сказку «История одной матери», он радостно помчался прочитать ее Хенриэтте Коллин, не подумав, что несколько лет тому назад она сама потеряла ребенка. Обнаружив свою чудовищную рассеянность, он совершенно забыл про сказку, бросился на колени перед фру Коллин, стал целовать ей руки и плакать вместе с ней. Впечатление от ее горя моментально вытеснило торжество по поводу нового произведения, которое только что заполняло его. Совершенно справедливо он писал о себе в письме в 1855 году: «Я как вода, меня все приводит в движение, все отражается во мне, наверное, это заложено в моей писательской натуре, приносит мне радость и благословение, но нередко муки».
Да, бесспорно, иногда это превращалось в муку: легкий испуг, незначительная досада, даже просто случайно всплывшее неприятное воспоминание могло выбить почву у него из-под ног. Его реакция часто не была сколько-нибудь разумно связана с поводом еще и потому, что переживания сейчас же включали его неукротимую фантазию, приводя подчас к гротескным последствиям. Х.П.Хольст рассказывает в письме домой из Рима в 1841 году, как Андерсен в истерическом страхе закричал и бросился бежать, когда во время прогулки у водопадов в Тиволи увидел, что Хольст свесился через балюстраду, и как Андерсен впоследствии объяснил, уже представил себе своего спутника летящим вниз и подумал, что об этом придется писать его жене — «и конечно, о стихотворном некрологе в „Копенгагенскую почту“ или „Берлингске тиденде“!»{68} — едко добавляет Хольст. Когда в 1866 году Эдвард Коллин написал Андерсену записку с предложением купить в Копенгагене кровать, тот пришел в ярость. Он плохо спал ночами (матрас был ему короток) и все больше и больше досадовал на это проявление мнимого вмешательства Коллинов в его личную жизнь. А это было всего лишь доброжелательное практическое предложение. Не лучше было и когда у него всплывали воспоминания о личных обидах, подлинных или воображаемых, и тогда он все переживал заново, переполняясь злобой и горечью.