Можно найти интересное и радостное даже в мельчайших вещах, в том, что люди обычно считают недостойным внимания. Старый сломанный уличный фонарь доставляет радость семейству сторожа в его маленькой комнатке в подвале, цветок гороха вызывает жажду жизни и силу у больной девочки на чердаке, а солнечный луч может стать проповедью жизненного кредо. Ситуации, в которых не происходит вовсе ничего особенного, могут быть исполнены красоты и поэзии для тех, кто умеет смотреть и слушать. А это умеют не все. Маленькая ель в одноименной сказке так поглощена тем, чтобы вырасти и стать большой, что не замечает солнечного света и чистого воздуха, друзей — сосны и другие ели, и крестьянских ребятишек, которые так весело болтают друг с другом, собирая ягоды.
Но ель не понимала и того, что значит жить.
Сказки выражают кредо искренней души и непосредственного чувства, в них говорится о делах маленьких и незаметных созданий, и они разъясняют нам, что жизнь богаче и шире наших ограниченных представлений о добре и зле, она неисчерпаема.
Естественно, эта философия привлекла многие сердца и многим людям принесла утешение. Она обращена и к современному читателю. Но этим сказки не исчерпываются. Если читать их более внимательно и попытаться делать выводы, они скорее вызывают беспокойство, чем приносят утешение. Уже одни портреты мещан-обывателей могут напугать читателя: неужели мы такие? Были ли люди такими только во времена оны или и сейчас много им подобных? Не ограничен ли и ты сам? Не рядишься ли ты в чужие перья, как многие филистеры в сказках? Не смакуем ли мы красивые фразы? Не стали ли мы рабами лозунгов и других дешевых упрощений действительности? Можем ли мы считать себя свободными?
У читателя мороз проходит по коже при виде пропасти, которая разделяет героев сказок, в том числе и людей. Неужели мы и впрямь такие разные? Нельзя ли нам стать немного более однородными? Не устарели ли наши демократические идеалы? Не виной ли тому отказ одноглазого идеалиста видеть действительность такой, как она есть? Сказки — это протест против всяческого стремления унифицировать жизнь и сглаживать различия между людьми. Был ли автор большим реалистом, чем мы?
И далее: является ли огромная физическая вселенная, в которую мы привыкли верить, конечной истиной? Можно ли представить себе, что вещи не мертвы, а явления природы олицетворены? Наши физические знания говорят одно, писатель другое. Кому верить — физике или писателю? Сказки утверждают, что, если ты живешь в тесном общении со своим ближайшим окружением, оно обретает жизнь в твоем восприятии, и тогда великая механика теряет всякий интерес. Может ли современный читатель принять такую мысль?
И наконец, идея сказок о богатстве жизни: умеем ли мы принимать ее большие и малые дары? Открыты ли мы так же, как автор и многие из его героев? Или мы идем по жизни глухими и слепыми, не обращая внимания на те мелкие радости, которые она нам предлагает? Может быть, мы слишком поверхностно и поспешно судим об окружающем мире?
Сказки представляют собой далеко не безобидное и невинное чтение. В того, кто умеет читать между строк, они вселяют беспокойство. Человеческая проницательность и жизненная мудрость писателя выходят далеко за рамки обычного.
Андерсен был посредственным драматургом, средним поэтом, хорошим романистом и выдающимся автором путевых заметок. Но в сказках он достиг совершенства, и его гений проявился именно в них благодаря необычайному сочетанию внешних и внутренних обстоятельств: особых социальных условий, особого темперамента и особого художественного таланта.
Социальными условиями было его бедное детство в Оденсе. Насколько он помнил, его всегда окружали сказки и легенды, и — что еще важнее — он был знаком с тем миром, в котором разыгрывались эти народные рассказы. До четырнадцати лет он жил среди людей, не слышавших о той натурфилософии, на которой воспитывались образованные классы. Для простого народа природа была не огромным механизмом неодушевленных вещей, а вселенной живых сил, дружелюбных или враждебных, но, во всяком случае, бесчисленных. Хотя тролли, домовые, эльфы и привидения не играли большой роли в повседневной жизни, они тем не менее были существенной частью мира представлений человека из народа, и сказки сами по себе не содержали ничего невероятного или нелогичного. Не было в них ничего противоречащего разуму и для Андерсена. Ощущение тайны жизни сидело у него в крови. Другие датские писатели тоже сочиняли или пересказывали сказки, но они были знакомы с миром сказок только через литературу. Андерсен знал их по собственному опыту и мог рассказывать более авторитетно, с гораздо большей достоверностью, чем его коллеги. Его прельщала возможность передавать старые истории по-своему, но столь же хорошо он сочинял новые; у него было достаточно фантазии, и он до мозга костей чувствовал и требования жанра, и условия обстановки. Низкое происхождение, которое в начале карьеры было социальной трудностью, с течением времени оказалось счастьем для него как писателя.