Этот замечательный итальянский певец еще совсем молодым (он дебютировал в 1797 году в возрасте семнадцати лет) завоевал европейскую известность своим превосходным тенором и огромным драматическим талантом. В 1819 году наследник престола, в будущем Кристиан VIII привез его в Копенгаген, пожаловал ему титул придворного певца и ввел в оперную труппу. Теперь его голос уже начал портиться, и в основном он занимался с певцами; это он воспитал поколение датских артистов, которые в последующие десятилетия блистали на сцене оперы. Он быстро освоился в Копенгагене, где работал до самой смерти, до 1839 года. Жил он на Вингорсстрэде, на углу Асюльгаде (дом был снесен совсем недавно), и в дверь этого дома 18 сентября около четырех часов пополудни позвонил Андерсен; на лестнице он преклонил колени и еще раз попросил господа о помощи. Горничной, которая открыла дверь, он тут же рассказал всю свою историю и посвятил ее в свои бедствия и надежды. Она с участием выслушала его и попросила немного подождать; в доме были гости и потому вернулась она не сразу. Но вместе с ней примчались и гости посмотреть на удивительное создание, которое непременно хочет попасть в театр. Его позвали в комнаты и потребовали немедленно продемонстрировать свои таланты взыскательной публике — почти наверняка это были люди творческого труда, в их числе композитор Вейсе{15} и поэт Йенс Баггесен. Андерсена заставили спеть колоратурную арию Кунцена, он декламировал Хольберга и несколько стихотворений, но под конец выступление провалилось, потому что от избытка чувств он расплакался. Впрочем, гости аплодировали, а Баггесен произнес свои знаменитые слова: «Я предвижу, что из него что-нибудь выйдет! Смотри же не зазнайся, когда зрители будут тебе хлопать!» Сибони тоже увидел что-то незаурядное. Несмотря на дилетантское несовершенство, он, вероятно, услышал, что у мальчика хороший голос, и обещал позаботиться о нем.
После ухода Андерсена гости устроили для него складчину и собрали 70 риксдалеров. Это были большие деньги, принимая во внимание бедность Дании после войны с Англией и то, что уж артисты, во всяком случае, не относились к тем, у кого водились лишние деньги. Договор был таков, что расходами займется Вейсе, а питаться Андерсен будет у Сибони, где он, кроме того, сможет наблюдать за работой маэстро с певцами королевской оперы, а время от времени и сам брать уроки пения.
Он был вне себя от радости, узнав о богатстве, которое свалилось на него будто с неба, и написал торжествующее письмо матери. Жилье ему предстояло найти самому, и вот он нашел — жалкую каморку без окон у некой мадам Торгесен на Улькегаде, примерно там, где сейчас проходит Бремерхольм, но старых домов давно уж нет. Вообще место было не лучшее для неопытного провинциального юноши. Улицы за церковью св. Николая с давних времен слыли кварталами проституток, и у мадам Торгесен, как он впоследствии обнаружил, тоже жили квартирантки с сомнительными заработками. Но это его не волновало, и поначалу он вообще не понимал, что происходит вокруг. Целые дни он проводил в доме Сибони, где болтал с прислугой — итальянской кухаркой и двумя горничными, немкой и датчанкой, — и бегал с поручениями. Раза два в месяц маэстро выбирал время дать ему несколько коротких упражнений, а кроме того, позволял ему слушать оперных певцов, когда разучивал с ними партии.
В лице Сибони Андерсен, безусловно, впервые встретился с южным темпераментом, который впоследствии превозносил, но в то время этот темперамент пугал его. Он дрожал от страха, когда Сибони набрасывался на певцов, а если ему самому приходилось петь гаммы, он так боялся строгого взгляда маэстро, что у него выступали слезы. «Нет бояться, ты!» — говорил тогда добродушный итальянец на своем смешном датском языке и, закончив урок, совал мальчику в руку пару скиллингов: «Wenig amüsieren!»[23] и улыбался ему.
Так прошли осень и зима. Научился ли Андерсен чему-нибудь за эти месяцы? Едва ли многому; неизвестно, на что рассчитывал Сибони при таком несовершенном и нерегулярном обучении. А когда настала весна, у мальчика начал ломаться голос, и Сибони объяснил, что он снова придет в норму не раньше, чем через несколько лет, и что он не может так долго держать Андерсена в своем доме. Это был тяжелый удар. Он означал, что Андерсену приходилось надолго распрощаться с мечтами о карьере.
Что же теперь? Он мог попробовать балет. Правда, Сибони (как и директор театра) сказал, что у Андерсена нет внешних данных, но на это он по-прежнему не обращал внимания. Хуже что теперь он больше не получал каждый день бесплатного гпитания; а 70 риксдалеров Вейсе подходили к концу. На что он будет жить? В трудную минуту он вспомнил, что у полковника Хёг-Гульдберга, его благодетеля из Оденсе, есть брат в Копенгагене Это был поэт Фредерик Хёг-Гульдберг, и, когда Андерсен посетил его, оказалось, что тот давно уже получил известие от брата и даже собрал 80 риксдалеров у друзей и знакомых.
Таким образом, Андерсен был на какое-то время материально обеспечен. Он спросил мадам Торгесен, не возьмется ли она его кормить. Да, она охотно согласилась, но это стоило 20 риксдалеров в месяц, и деньги следовало платить вперед! Он был поражен, потому что от Хёг-Гульдберга получал всего 10 риксдалеров в месяц. Может быть, она возьмет 16 вместо 20? Нет, она была неумолима. Она сказала, что собирается в город, и пусть он даст ответ, когда она вернется. 20 риксдалеров, ни больше ни меньше. Она ушла, оставив его в слезах. На стене висел портрет ее покойного мужа, и Андерсену показалось, что портрет смотрит на него очень приветливо, и тогда в своей детской простоте он попросил покойного, чтобы тот смягчил сердце жены; он увлажнил глаза портрета собственными слезами, чтобы тот лучше его понял. Такое удивительное использование средневековой магии, если верить «Сказке моей жизни», оказало свое действие, и хозяйка, вернувшись, снизила цену до 16 риксдалеров, которые предлагал Андерсен. Эта версия очень эффектна, но не соответствует действительности. В его первом жизнеописании 1832 года черным по белому написано, что она стояла на своем и только позволила ему платить два раза в месяц вместо одного. Вероятно, она просто нуждалась в наличных деньгах, а по красочным рассказам Андерсена о многочисленных великосветских знакомых у нее сложилось впечатление, что ему ничего не стоит достать денег.
Действительно, это ему удалось. Он снова обратился к Вейсе, и тот во второй раз устроил сбор пожертвований в его пользу. Кроме того, он напал на след одной молодой девушки, с которой вместе конфирмовался и которая в родном Оденсе всегда была с ним любезна. Теперь она жила у родственников в Копенгагене; Андерсен навестил ее и пожаловался на свою нужду. И здесь ему тоже посчастливилось найти нужных людей в нужный момент. Она не только помогла ему из своих карманных денег и обеспечила регулярную материальную поддержку со стороны своих друзей, но она также познакомила его с людьми, которые при других обстоятельствах не стали бы принимать у себя бедного мальчика. Дело в том, что она состояла в дальнем родстве с фру Кольбьёрнсен, вдовой известного со времен крестьянских реформ 1788 года Кр. Кольбьёрнсена{16}, и эта пожилая дама вскоре стала преданным другом Андерсена. Ее дочь была фрейлиной принцессы Каролины (старшей сестры Фредерика VI), и через нее Андерсена пригласили в замок Фредериксберг петь и декламировать. С фруктами и сластями в руках и с десятью риксдалерами в кармане, полученными от принцессы, он шел домой через парк, от счастья он начал петь и разговаривать с птицами, цветами и деревьями, и, только когда проходивший мимо конюх спросил его — не без основания, — не спятил ли он, Андерсен вернулся с небес на землю. В «Воспоминаниях» говорится, что, несмотря на свои неполные шестнадцать лет, он все еще был большим, наивным ребенком и — следует добавить — отличался необычным для датчанина темпераментом.