— Дай бог, Сергей. Поезжай, и да хранит тебя Матерь Божья. А придется сойтись со шведами — задай им и от моего имени!
— Постараюсь. Ну, прощайте.
Сергею тяжело было прощаться с полковником, который стал ему близок почти как отец за эти несколько месяцев. Он вскочил на коня и, не оборачиваясь, поскакал вдогон отряда.
Казалось, некоторые из заложников только сейчас поняли, что путь их действительно лежит на запад. Они всё сдерживали лошадей, думая, видно, не решиться ли на побег, пока не поздно.
Тарлову пришлось поторопить пленников:
— Скорее, скорее. Сегодня мы должны добраться до Купина. И если мы будем там слишком поздно, вы останетесь без ужина.
Увидев их присмиревшие лица, он почувствовал себя уверенней. В уме он просчитал путь до Урала и нашел, что кратчайшей дорогой они достигнут его через двенадцать — пятнадцать дней. Да еще столько же потребуется, чтобы преодолеть горы и добраться до Москвы.
Сообщая об этом вахмистру, Сергей не удержался подпустить шпильку:
— Нам с тобой, дружок, целый месяц придется обихаживать этих диких степняков. Право, лучше бы мы бились со шведами.
— В любом случае путь до Москвы занял бы не меньше четырех недель, Сергей Васильевич, с заложниками или нет, — рассудил Ваня, покачав головой. — А шведы от вас, чай, не сбегут.
— Ты, как обычно, прав, — рассмеялся Тарлов.
В конце концов, их путь действительно лежал на запад, а уж о том, чтобы пленники не задерживали движение отряда, он позаботится. В сущности, Кирилин и его гренадеры были в худшем положении: до Москвы им придется шагать самое меньшее вдвое дольше, да притом стирая ноги на разбитых сибирских дорогах. Вообразив себе эту картину, Тарлов пришпорил своего гнедого и занял место во главе отряда. Теперь все равнялись на него, и приходилось то и дело оборачиваться, проверяя, не отстали ли люди. Бахадур не отставал, несмотря на то что вьючная лошадка замедляла ход его жеребца. Ильгур тоже держался неподалеку, а вот Остапу, самому маленькому из них, приходилось несладко, и драгуны арьергарда то и дело подгоняли его. Вскоре Тарловым овладели мысли о войне со шведами, и он перестал обращать внимание на заложников.
Сирин все болезненнее ощущала одиночество, в котором придется провести остаток жизни, каждый шаг жеребца уносил ее все дальше от родных земель, на край мира, к новой судьбе, думать о которой было задачей непосильной. Она тихонько молилась, чтобы Аллах дал сил победить боль и страх, охватившие ее.
Маленького Остапа будущее пугало не меньше Сирин. Отчаянно пришпорив свою лошадку, он обогнал не только других заложников, но и группу из четвертых драгун. Наконец, догнав Бахадура, теперь он ехал совсем рядом и заглядывал Сирин в глаза с дрожащей улыбкой, за которой притаились готовые хлынуть слезы.
— Хочешь, я поведу твою лошадку? — спросил он робко.
Сирин поняла, что мальчик ищет любого дела, чтобы только отвлечься и не расплакаться, пусть даже такого пустячного, как забота о ее второй лошади. Она бросила ему повод и с улыбкой похлопала по плечу:
— Спасибо, мне и впрямь непросто управляться сразу с двумя лошадьми так долго, но только обещай вернуть мне ее, если устанешь.
— Непременно, — ответил Остап и какое-то время еще молча ехал рядом со своим старшим другом. Внезапно он поднял голову и бросил на Сирин вопрошающий взгляд.
— А как ты думаешь, Бахадур, что русские сделают с нами?
— По крайней мере, не убьют — мы же едем в залог дружбы между нашими народами.
Сирин сама не верила в эти слова, но не хотела пугать мальчика, которому и так было несладко. Остап начал говорить — оказалось, про русских ему рассказывали истории куда страшнее, чем довелось слышать Сирин, и вот теперь он стремился выговориться. Сирин слушала его едва вполуха, размышляя о русском офицере, что ехал впереди иногда оглядываясь.
Он не был похож ни на одного знакомого ей человека — ни на людей ее племени, ни на русских купцов, ни на других путешественников, гостивших в орде. В тюрьме заложники рассказали, что именно этот офицер победил и взял в плен ее отца, однако ненависти к нему она не чувствовала — только любопытство.
Он не выглядел достаточно хитрым и настолько решительным, чтобы взять верх над хитроумным и опытным ханом, а уж когда русский улыбался, то и вовсе походил на ребенка — никак не на воина. Его нос не был плоским и широким, как у людей ее племени, не был загнут по-орлиному — он был прямым и узким, а губы изгибались нежно, как у женщины. В светло-голубых глазах русского, казалось, светилась вселенская невинность.