Его немного огорчало, что мальчик не хотел сидеть на руках отца, тянулся к матери.
— Ишь ты, мамкин хвост, — корил его ласково князь. — Ворочусь, устрою постриги, живо титьку забудешь.
Однако, щекотнув под мышки ребёнка, отдал его жене и, сразу посмурев, пробормотал:
— Ворочусь ли?
— Даст Бог, Мишенька, всё обойдётся, — утешала Анна Дмитриевна. — Не ты — они начали, хан разберётся.
— Должен бы разобраться, — вздыхал князь, — да вот Агафья подвела. Кто ж думал? Молодая, красивая — и на тебе.
Когда солнце начало приближаться к полудню, князь велел остановиться.
— Ну что, мать? Дальние проводы — долгие слёзы, пора вам ворочаться, чтоб к ночи дома быть.
Михаил слез с телеги, поцеловал сынишку, жену, шепнул на ухо:
— Молись за меня.
— Хорошо, Мишенька, — ответила пресёкшимся голосом Анна Дмитриевна, и глаза заблестели от подступивших слёз.
— Всё, всё, всё, — молвил князь и скомандовал возчику: — Поворачивай к дому.
Однако старшие сыновья запротестовали:
— Мы проводим до Владимира.
Михаил Ярославич не стал с ними спорить: до Владимира так до Владимира. Сысой подвёл князю коня, подержал стремя. И они поехали рядом — два молочных брата, князь и милостник.
Во Владимир прибыли на третий день. Первым делом Михаил Ярославич посетил митрополита Петра, которому что-то неможилось, и он принял князя в своей опочивальне.
— Слышал я, сын мой, всё слышал. Скорблю вместе с тобой о случившемся. И буду молить за тебя Всевышнего.
— Спасибо, святый отче.
— Взял ли с собой духовного отца, сын мой?
— Да, святый отче, со мной едет игумен Марк.
— Ну, Марк добрый человек, свою службу ведает знатно.
Узнав о приезде великого князя во Владимир, на следующий день явились туда суздальские князья[217] — братья Александр и Константин. Эти в один голос стали отговаривать Михаила Ярославича от поездки в Орду:
— Неужто не понимаешь, что там Юрий тебе петлю приготовил?
— Понимаю, братья, всё понимаю. Но я хочу оправдаться перед Узбеком.
— Эх, Ярославич, да пустят ли тебя к хану-то, — говорил Александр Васильевич. — Там тебя уж так обгадили, что Узбек захочет ли слушать тебя.
— Он ко мне был очень милостив.
— Был, князь Михаил, был. А теперь, может, алкает крови твоей. Пошли лучше кого из сыновей за себя. Минет гнев ханский, поедешь и сам.
Дружно отговаривали великого князя и бояре владимирские: не езди, побереги живот свой. Невольно задержался во Владимире Михаил Ярославич, столь искренне были здесь явлены опасения за его жизнь. Всё это размягчало сердце, заживляло душевные раны: значит, кому-то он ещё нужен, кто-то искренне желает добра ему.
Но вот во Владимир явился от хана посол Ахма с отрядом татар. И хотя получил он от князя Михаила щедрый подарок, это никак не смягчило его требования:
— Князь, наш царь требует тебя к себе немедленно. Если не явишься в течение месяца, то на Русь будет наслана Орда.
— Я уже еду, Ахма, — вздохнул князь. — Скажи, за что так гневается на меня хан?
И хотя ханский посол не обязан был объясняться перед провинившимся русским князем, но подарок сделал своё дело.
— Скажу тебе честно, князь, тебя оговорили Юрий и Кавгадый, они сказали хану, что ты, собрав с княжеств выход, собирался бежать в немцы и даже в Рим.
— Бог мой, какая чушь. Неужто Узбек им поверил?
— Не знаю, князь. Но он велел позвать тебя и сказал, что если они тебя оклеветали, то он накажет не тебя, а их.
— Спасибо, Ахма.
— За что?
— За то, что открыл глаза мне. Ты мне камень с души свалил. Видит Бог, я чист перед ханом. Я завтра же выезжаю. Скажи, где сейчас Орда?
— Кочует на полудень. Езжай вдоль Дона, найдёшь её у устья.
— Ты едешь со мной?
— Нет. Я останусь до снега. У меня есть ещё дела.
«Дела» татарских послов были известны Михаилу. Надо пограбить, ополониться и только тогда возвращаться. К этому всегда вели их появления на Руси, если кто-то из удельных князей не догадывался отдариться. След за собой послы обычно оставляли кровавый.
Поднявшись чуть свет, князь приказал готовиться к отъезду и позвал к себе сыновей.
217