Выбрать главу

«Видать, беду чует хозяин-то», — подумал сторож, но сказал другое:

   — Слушаюсь, Семён Михайлович. Не боись, на крыльях прилечу с веча-то.

   — Лепш[67] ты бы не летал, Дёмка, — проворчал посадник, передавая повод конюху, прибежавшему от сарая.

   — Можешь сразу поить-кормить, не стомлён конь, — приказал посадник конюшему.

Где уж было коня стомить, если полдня на Селигерской дороге под городом простояли, темноты дожидаючи.

В доме взбулгачилась[68] жена посадника, кряхтя, вздувала огонь, собирала на стол чего перекусить: крынку с молоком, калач с пирогом.

Явился в дверях и сын старший, Михаил, в подштанниках, молвил, зевнув:

   — На щите, батя?

Посадник ничего не ответил балбесу, лишь очами недобро сверкнул. Ел так, что за ушами трещало, наголодался в походе на сухомятке-то. Кончил есть, всю крынку навернул и калач с пирогом убрал, отёр усы, бороду. Заговорил:

   — Вот что, мать, как развидняет, забирай всю мелкоту — и к куме на Козьмодемьянскую.

   — Зачем? — удивилась старая.

   — Сказано, уходи. А ты, Мишка, уйди к приятелю своему на Чуденцову улку. Там пересиди.

   — Эх, — вздохнул сын. — Видать, обмишурился-то в походе, батя.

   — Цыц! — хлопнул ладонью по столу Семён Михайлович. — Яйца курицу взялись учить.

Вот молодёжь пошла. Никакого уважения ни к летам, ни к званию. Туг сердце, того гляди, лопнет с печали, а он оскаляется. И это сын.

   — Може и поток случиться, — тихо молвил посадник.

   — Свят, свят, свят, — закрестилась посадничиха испуганно. — Не к нашему двору.

   — Если случится, то как раз к нашему, — сказал жёстко посадник. — Миш, немедля, сейчас же схорони куны[69] и всё серебро и золото.

   — Где? — сразу побледнев, посерьёзнел сын.

   — Ссыпь в горшок, закопай в подвале. Да место-то, место заметь.

Встревожилось семейство, засуетилось. Уложив с сыном деньги и золото в горшок, Семён Михайлович под печь спихал оружие, брони, шлем, бармицы и всё это поленьями забросал.

   — Рыться не станут, — утешал себя с горечью, — на потоке все спешат, хватают, что видят.

На рассвете вспомнил о конях, пошёл в конюшню, поднял конюха.

   — Ефим, бери немедля Воронка, Гнедка и Лысуху с жеребёнком и сыпь в деревню.

   — Зачем, Семён Михайлович?

   — Езжай, говорю. И немедля. Воротишься, когда позову. Да живей, живей. И не забудь на всех сёдла кинуть да хомуты не оставь.

Эх, совсем с горя посадник ум потерял: и сёдла и хомуты на коней. На что ни взглянет, всё жалко, всё спрятать хочется. Мизинная-то чернь жадна до «потока», всё подчистую выметет, хорошо, если стены оставит, а то найдётся дурак, ещё и двор подожжёт. Впрочем, такое вряд ли случится, поджигальника мигом свои же укокошат. Дворы-то в Новгороде плечом к плечу стоят, один загорится — весь порядок снесёт, а то и весь конец спалит. Было уж не однажды[70]. Поэтому убить зажигальника в Новгороде за грех не считается.

Из конюшни выехал Ефим, сам на Воронке, к задней луке Гнедко с Лысухой привязаны, на каждом коне помимо седла ещё и хомуты с гужами. Это ж смех. Дёмка-сторож было гыгыкнул, глядя на оказию, но посадник так сверкнул очами, что вмиг умолк весельчак.

   — Открывай ворота, дурак.

Ефим выехал на безлюдную улицу, за ним мячиком выскочил жеребёнок, взбрыкнул в воротах шаловливо.

   — Эк его, — улыбнулся Дёмка.

И посадник смолчал, невольно позавидовав беззаботной твари: «Счастливчик! Хвост трубой и вперёд! — И тут же сам себя осадил: — Погоди, Сема, как бы и тебе не пришлось хвост трубой нынче вскинуть».

   — Так ты, Дёмка, не забудь, — напомнил сторожу.

   — Как можно, Семён Михайлович?!

А когда ушла из дома посадничиха со всем выводком, а за ней и Михаил Семёнович удалился, тут смекнул Дёмка: «Кажись, плохи дела у хозяина-то. Кабы не сверзился с этой-то высотищи».

Но едва взошло солнце, как сторож, выйдя из калитки, отправился на Торговую сторону, ближе к вечевой колокольне, исполнять приказ.

В доме остался один посадник да кое-кто из прислуги. Семён Михайлович ходил по светёлкам, прислушиваясь к шумам, доносившимся с улицы, выглядывал в окно, но через него виден был только свой двор, а через боковые — соседские дворы. Подолгу сидел, уставясь в одну точку. Но бессонная ночь, видно, сказалась всё же. Прилёг на лавку полежать и не заметил, как уснул.

Проснулся от суматошного крика Дёмки:

   — Семён Михайлович, бяда!

   — Что?! — воспрянул от сна посадник.

вернуться

67

Лепш — лучше.

вернуться

68

Взбулгачилась — от булга — тревога, суета, беспокойство.

вернуться

69

Куны — денежная единица в Древней Руси; серебряная монета. Для более мелких платежей куны резались на веверицы; название, вероятно, произошло от шкурок куниц, используемых при обмене в домонетный период, или от лат. cunes — кованый.

вернуться

70

...один загорится — весь порядок снесет... Было... не однажды, — От 1054 до 1228 г. упоминаются 11 больших пожаров, произошедших в Новгороде; в 1211 г. сгорело 15 церквей, «в один день сгорело там 4300 домов».