— Не помиловали вовсе, сейчас оденут и голову срубят.
Аксайка помог князю надеть зелёный кафтан с изузоренным серебром оплечьем, жёлтые сафьяновые сапоги, шапку с собольей опушкой и малиновым верхом.
— Ну вот, ну вот, — твердил он, почти ликуя. — Я же говорил.
Однако, когда Михаил Ярославич предстал перед толпой во всей великокняжеской красе, Кавгадый, помедлив, молвил:
— Видите, люди, мы отдали честь ему, как велел наш великий и милостивый хан. А теперь... оковать его.
И тут же, оттолкнув Аксайку, налетели на князя татары с колодкой и цепями.
— Вы что? Вы что делаете?! — закричал в отчаянье Аксайка, увидев, как те начали срывать с князя одежду, только что так старательно надетую им на князя. Стащили даже сапоги.
И наконец, поняв весь ужас происходящего, а главное, своё бессилие и невозможность как-то повлиять на это, Аксайка заплакал.
Плакали многие и в толпе. И по лицу самого несчастного князя текли крупные слёзы.
Даже Юрий Данилович хмурился отчего-то, видимо, и ему не по душе были столь изощрённые издевательства над русским князем.
— Ты что? Недоволен? — спросил его Кавгадый.
— Надо было тихо... в веже, — пробормотал Юрий. — Он князь всё же.
— Тихо лишь злодеи творят, — осклабился Кавгадый. — В веже будет завтра. А ныне пусть чашу позора и бесчестья изопьёт до дна. Забыл, как он нас обесчестил? Или простил уж смерть жены?
— Нет. Что ты, — смутился Юрий Данилович.
А меж тем Михаил Ярославич снова был раздет почти донага, забит в колодки.
— Иди в свою вежу, — приказал Кавгадый. — И жди.
И князь Михаил медленно побрёл к своей кибитке, позвякивая цепью и вздымая тяжёлую пыль босыми ногами. Толпа молча расступалась пред ним, из неё слышались рыдания какой-то сердобольной женщины. Кавгадыю показалось мало, и он крикнул:
— Побейте его камнями и грязью!
Но толпа не послушалась, лишь один из слуг Кавгадыя наклонился к земле, ища камень, но на него дикой кошкой кинулся Аксайка:
— Убью-у-у!
Тот с большим трудом оторвал его от себя.
— Тю-ю, сдурел.
Так и удалился Михаил Ярославич в кибитку под сочувственные вздохи толпы и беззвучные рыдания своего приёмного сына Аксайки.
Ночью, при свете единственной свечи, напрягая зрение, он читал Псалтирь, а Аксайка, сидя перед ним, переворачивал страницы. И в глубокой тишине изгибающиеся листы пергамента трещали, как горящее смолье на огне. Князь читал псалом:
— «Услышь, Боже, молитву мою и не скрывайся от моления моего. Внемли мне и услышь меня, я стенаю в горести моей и смущаюсь от голоса врага, от притеснения нечестивого, ибо они возводят на меня беззаконие и в гневе враждуют против меня. Сердце моё трепещет во мне...»
Уже за полночь, уловив паузу в бормотании князя, Аксайка молвил шёпотом:
— Михаил Ярославич, давай бежать будем?
— Куда, сынок?
— За Терек. На Кавказ. Тут же рукой подать. Сторожа поуснули, выйдем тихо.
— Доброе у тебя сердце, Аксайка. Спасибо. Но нельзя мне бежать.
— Почему? Тебя ж убьют завтра.
— Знаю, сынок. Но если я убегу, убьют детей моих, распнут отчину мою. Имя моё позором покроют. Не хочу этого.
— Но как же мы? Как я?
— Завтра, как увидишь убийц, беги к ханше, там Константин спасается. Молитесь за меня. Великий я грешник, сынок, коли Всевышний допустил меня до этого позора. Может, кровью своей искуплю вины вольные и невольные свои.
— Но ты ж читал только что: кто дал бы мне крылья, как у голубя, я улетел бы и успокоился бы.
— Но так написано в псалме, сынок. Я разумею под этим душу свою, которая завтра голубем отлетит и успокоится.
Они пели с иереем Марком заутреню, когда в кибитку ворвались убийцы — несколько татар и Романец с Иванцом.
— Беги, отче! — крикнул Михаил.
Марк хотел ещё раз осенить князя крестом, но его ухватил сзади татарин и кинул к выходу. Там подхватил другой и вытолкал в шею, в спину толчками из кибитки.
Аксайке, пытавшемуся остаться, разбили лицо и вышвырнули вон.
Князя повалили и начали бить пятками, целя в печень.
— Под дых ему, под дых, — храпел Иванец, тоже наскакивая на несчастную жертву.
Стараясь хоть как-то заслониться от сыпавшихся на него ударов, Михаил сжимался, скрючивался. Его хватали за ноги и за колодку на шее, пытаясь растянуть. И опять били.
Потом два дюжих татарина подняли с пола и швырнули Михаила на стену. Стена, представлявшая собой ивовую обрешётку, прикрытую кошмой, проломилась, и князь вывалился наружу. Его ухватили за ноги, втащили внутрь в вежу.