— У меня тут должники оставались.
— Врёшь, сволочь.
— Вон Феофан видел, я шёл от Жеребца, заходил на своё подворье, давал деньги гридням на закупку хлеба и овса для коней. Мы ныне отплыть должны.
— Отплывёшь, успеешь, — усмехнулся нехорошо Антоний. — Так скажи всё же, что вы внове затеваете против нашего князя со своим Андреем.
— Ничего мы не затеваем. Князья помирились, и слава Богу.
— Кто из вас надоумил Орду на Русь вести?
— Это надо не меня спрашивать, а моего господина.
— Но ты, ты, дурья башка, разве не понимал, что на Руси есть один великий князь — это Дмитрий Александрович, а не твой сосунок — Андрей?
— Это не вам решать, кто из них великий, а им самим. Они князья, мы слуги.
— И ты служишь честно?
— Да, — твёрдо отвечал Семён Толниевич. — Я служу честно всем князьям, к которым нанимаюсь. Ныне я слуга Андрея Александровича и предать его не посмею.
— Ещё как посмеешь, — сказал недобро Антоний. — Феофан, там в печи верёвка тлеет, подай-ка её сюда.
— А я-то думаю, что это горелым воняет, — наклонился Феофан к жерлу печки и достал обрывок верёвки в два локтя, конец которой тлел.
Антоний взял верёвку, подул на тлеющий конец, пепел осыпался, и конец заалел, как тлеющий берёзовый уголь.
— Ну-ка, расстегни молодцу сорочку, — скомандовал Феофану.
Тот, распахнув на Толниевиче кафтан, не стал мешкаться с пуговками, разорвал сорочку почти до пояса, обнажив волосатую грудь.
— Вы что, с ума сошли, ребята, — сказал пленник.
— Сейчас ты у нас сойдёшь. Феофан, зажми ему пасть, если кричать начнёт.
Антоний стал тыкать в грудь несчастного пылающим концом. Тот застонал, заскрипел зубами, начал вскрикивать от боли. Феофан кинулся зажимать ему рот. Семён вертел головой туда-сюда, не давая насильнику этой возможности.
Однако тот ухватился одной рукой за волосы на затылке жертвы, а другой ладонью накрыл рот. Но, тут же охнув, отдёрнул руку.
— Он меня укусил, скотина.
— Ах, так... — Антоний ткнул огонь Толниевичу прямо в лицо и едва не выжег ему глаз.
— Что вам надо? Что вам надо? — твердил Толниевич.
Антоний кинул тлеющую верёвку к печке.
— Ну, будешь говорить, сука?
— Что говорить? О чём?
— С кем твой князь затевается на Дмитрия Александровича?
— Да ни с кем, я же сказал вам, ни с кем.
Семён Толниевич, кажется, начал понимать, чем кончатся пытки, что ждёт его. Смотрел затравленно на своих мучителей.
— Ваш князь и мой целовали крест на дружбу и любовь, так такова клятва вашего господина? Да? Вы хотите через крест переступить?
Антоний шагнул к двери, кивнув Феофану: «Выйдем». Прикрыв за собой дверь избёнки, остановились.
— Ну, что будем делать? — спросил Антоний. — Из него, видно, и впрямь ничего не вытянешь.
— Забить надо. Лучше удавить. Без крика чтоб.
— А труп?
— В воду.
— Сейчас, что ли? На берегу увидеть могут.
— Как стемнеет. А сами на лодейку и...
— Никто не видел, как ты его сюда вёл?
— Да если и видели... Что, двум приятелям нельзя и по улке пройти?
— Ладно. Волга всё прикроет.
В это время с треском распахнулась дверь, сильно ударив по локтю Антония. Из клети выскочил Семён Толниевич и закричал истошно:
— Люди-и-и! — и хотел бежать, но Феофан кошкой кинулся на него, пытаясь повалить.
От удара словно молния пронзила локоть Антонию. В следующее мгновение, придя в себя, он выхватил засапожник и всадил его под лопатку орущему Семёну. Раз, другой, третий.
Тот кулём упал на землю, тем более что на нём висел Феофан. Окровенив вход у двери и порог, они втащили убитого в избушку, кинули на пол. Дышали оба часто, словно целое поприще бежали.
— Вот же гад, а... Ты гляди, развязался, — сказал Антоний.
— Надо было лучше привязывать, — упрекнул Феофан. — А ну, убёг бы? Что тогда?
— Что ты, что ты, Боже упаси. Тут бы и нам уйти не удалось. Он же мне локоть отшиб, гад. Хорошо левый, а если б правый, я бы и нож не удержал.
— Делать что будем? Ночи ждать?
— Да нет, пожалуй. А ну как кто слышал? Знаешь что... Давай лодью к воде снесём, а потом и его.
— Но видно ж ещё.
— А мы его в обнимку с двух сторон, ровно пьяного.
— Перемажет он нас, окровенит. Говорил, давай удавим.
— Ладно. Перемажет, ототрёмся. Пошли.
Они вышли. Внимательно осмотрелись, бросили в лодью весло, ухватили её с двух сторон — один с носу, другой с кормы, понесли вниз к воде. Она и впрямь была не тяжела.