— Ну и правильно, — заключил Назар. — Побанься, надень чистую рубашку.
— У м-меня нет друг-гой.
— Придумаем что-нибудь. Не реви.
Вечером, перед сном, Ксения Юрьевна опять пришла в опочивальню к дочери, присела на край ложа к ней, утешала как умела:
— Ты правильно сделала. Умница. Нечего им попускать.
Ефросинья молчала, сжавшись в комочек под одеялом.
Материнское сердце тоже сжималось от жалости к своему дитяти: «Господи, что ж это деется? Уж двадцать скоро, я в её годы двух родила. И куда запропастился наш суженый-ряженый?»
Начав гладить ласково головку дочери, нечаянно коснулась лица её, ощутила — мокро от слёз под ладонью.
— Что ты, милая, не надо, дитятко. Скоро приедет Александр Дмитриевич твой, увезёт тебя в Переяславль, там обвенчаетесь в Святом Спасе и заживёте весело и счастливо. Не печалься, Ефросиньюшка.
Утешала дочь княгиня, а сердце не на месте было, томилось отчего-то, тревожилось, словно предчувствуя нехорошее.
И не обмануло ретивое. Осенью уж, когда дожди начались и с дерев лист осыпался, прискакал из Переяславля гонец с чёрной вестью: «Александр Дмитриевич, будучи в Орде, заболел сильно и помер. Великий князь Дмитрий Александрович велел княжне Ефросинье передать, дабы была вольна от слова, данного ему, и поступала так, как ей сердце и Бог подскажет».
Для всей семьи княжьей, да и челяди это было громом с ясного неба. Многие думали, что княжна заплачет, заголосит по жениху. Прислушивались, взглядывали на окна её светёлки.
Но там тихо было. Хотя княжна запёрлась у себя и никого не пускала. И плакала и печалилась, но не столько о женихе, сколько о судьбе своей: кого любила — того не дали, кого ждала — тот умер вдруг.
А вдруг ли? А не наказание ли ей от Бога, что сердцем изменяла суженому-ряженому? Рядилась с княжичем жить, а сама на другого смотрела. Завидовала.
Ефросинья падала ниц перед иконой Божией Матери, молила истово:
— Прости меня, Богоматерь, за прегрешения мои, за мысли мои корыстные, за взгляды мои завидущие, за слова мои, всем обидные. Прости.
Била поклоны низкие, лила слёзы обильные. И Богоматерь смотрела на княжну сочувственно, словно что-то сказать хотела.
И сказала. Но уже во сне горячечном услышала княжна ласковое слово, с Неба идущее:
— Не печалься, милое дитя, стань невестой сыну моему.
— А можно? — спросила Ефросинья, и вдруг на сердце ей стало легко и благостно: «Да, да, я стану невестой Христа. Я дева непорочная. Христос примет меня».
И когда днём княгиня появилась у дочери, она молвила ей тихо, смиренно:
— Мама, я ухожу в монастырь.
— Как?! — воскликнула поражённая Ксения Юрьевна. — Почему?
— Меня позвала Божия Матерь, я хочу послужить Христу.
Ефросинья не плакала, говорила отрешённо. Теперь заплакала княгиня, хорошо понимала она дочь и не смела перечить слову Божьей Матери.
Через два дня княжну Ефросинью Ярославну увезли в девичий монастырь, что стоял в излучине реки Тьмаки. Увозили на той самой коле, которую ладили для отправки её в Переяславль на венчание.
Вскоре её постригли в монахини под именем Елены. Для матери и брата она была потеряна навсегда.
2. ПЕРВОЕ СТОЛКНОВЕНИЕ
В Тверь приехали два новгородца — Данила Писарь и Беек. Кони их были стомлены неблизким переходом. Явились к Михаилу, едва выпив по ковшу воды.
— Михаил Ярославич, великий князь Дмитрий на тебя рать собрал, — сказал Данила. — Мы приехали предупредить тебя.
— Где он сейчас?
— Идёт на Кашин с новгородцами.
— Почему именно на Кашин?
— Туда он велел привести полк ростовского князя Дмитрия Борисовича[115]. А уж с ним идти на тебя.
Михаил взглянул на пестуна, стоявшего у окна.
— С чего это он вздумал на нас, Александр Маркович?
— Это его спросить надо. Может, ещё Святослав в чём ему не угодил, на тебе взыскать хочет. А может, погрозить, чтоб не забывали, кто он есть.
Новгородцев пригласили за стол вместе с князем пообедать. Гостям Михаил велел подать хмельного мёду в корчаге, сам пил сыту.
— Что вас подвигло меня предупредить? — спросил Михаил. — Не Дмитрий же вас послал.
— Нет. Дмитрий не знает, что мы к тебе отъехали. А подвигла нас благодарность за родителей наших, — сказал Беек. — Когда твой отец, князь Ярослав, княжил в Новгороде, он моего отца на вече защитил от клеветы. Отец, помирая, наказал мне, чтоб я при любых обстоятельствах всегда сторону Твери держал.