— Спасибо, великий хан, то, что ты остановишь Тохту, — это и есть для меня подарок.
— Нет, нет, сынок, — засмеялся Ногай. — Подарок тебе будет другой.
Ногай хлопнул в ладони, приказал:
— Приведите мне Аксая.
Вскоре в шатёр втолкнули черномазого мальчишку. Он упал на колени, а потом распростёрся ниц перед ханом.
— Вот, Михаил, его отец и брат погибли в моём походе на Польшу[132], мать умерла. Я не хочу, чтобы сынишка моих воинов стал нищим, или разбойником, или чьим-то рабом. Возьми его к себе. Аксай, встань, — приказал хан мальчишке. — Вот тебе вместо отца русский князь, мой друг. Если на него кинется волк, ты перегрызёшь горло волку, если нападёт тур, то ты первым должен оказаться на рогах его, а не твой названый отец. Ты понял?
— Да, — кивнул мальчишка.
— Если он прикажет тебе прыгнуть в огонь, ты прыгнешь не раздумывая.
— Да.
— Ну вот, — обратился хан к Михаилу. — Я мог бы подарить саблю, сынок, но всё это у тебя есть. Я дарю тебе то, чего у тебя нет, — татарчонка, который будет тебе преданнее сабли и даже собаки.
— Спасибо, великий хан, — поклонился Михаил, не подавая виду, что обескуражен таким «подарком».
Но Сысою «подарок» понравился, и он тут же приказал мальчишке насобирать дров и разложить костёр.
— Ну что? Как? Хорошо принял? — спрашивал он у Михаила.
— Куда уж лучше, в отцы набился: сынок да сынок.
— Ну и хорошо.
— Но я всё-таки князь.
— А что с Тохтой он решил?
— Пошлёт к нему гонца с приказом не слать войско на Русь.
— Вот и прекрасно, Михаил Ярославич. Чего ж нам ещё надо?
— Я боюсь, опоздает гонец-то. Слишком долго мы ехали сюда.
— Да, далековато Ногай забрался, далековато. А домой когда потечём?
— Я думаю, не раньше, чем гонец от Тохты воротится.
— Ну что ж, поживём поганским обычаем, от хана вон баранов пригнали. Я велел двух заколоть. Сварим сурпу, похлебаем. Верно, поганска душа? — хлопнул Сысой по спине подвернувшегося татарчонка.
— Верна-а, — согласился тот, глядя на князя, будто от него слова ожидая. И Михаил догадался, спросил:
— Почему тебя Аксаем назвали?
— Я родился у белой воды, там у гор шибко быстро вода бежит, о камни бьётся, белой становится. И меня назвали Аксу — это значит «белая вода», а потом Аксаем, так и пошло.
— Ну, ты доволен, что у меня оказался?
— О да, да, ата, я очень доволен, — разулыбался татарчонок.
И у Михаила не хватило духу оговорить мальчишку: что он ему не «ата», то есть по-татарски «отец», а князь.
«А, ладно. Меня Ногай «усыновил», я этого мальчишку, пусть зовёт как хочет».
— Ну что ж, Аксай, вари мясо. Умеешь?
— Я всё умею, ата, я всё могу, — засуетился татарчонок. — Ты отдыхай, ата, я всё сделаю.
И действительно, он натаскал в котёл воды, разжёг под ним огонь и в кипящую воду побросал мясо. Потом сбегал куда-то и притащил бурдюк[133] с кумысом.
— Ата хочет пить. Надо пить кобылье молоко, ата будет здоров от него.
— Кажется, мальчишка хлеб даром есть не будет, — заметил Сысой.
— Ты б умыл его, Сыс, а то от такого повара кусок в горло не полезет.
Татарчонок долго не мог взять в толк, зачем этот «Сыс» заставил его плескать в лицо водой холодной и смывать грязь.
— Какой грязь? Какой грязь? Это мой кожа.
— Твой кожа ты увидишь, когда мы на Русь воротимся и я тебя в бане отскребу. А сейчас сдирай грязь, ата велел.
«Ату» он ослушаться не мог и отчаянно тёр руки и лицо водой с песком, то и дело спрашивая Сысоя:
— Так хорошо?
— Плохо. Три ещё, поганска душа.
И лишь когда едва не до крови натёр он лицо, Сысой сказал:
— Довольно.
Приведя его к своей кибитке, сказал князю:
— Чёрного кобеля не отмоешь добела.
— Но всё ж таки почище стал, даже вроде щёки порозовели.
Аксай выбрал куски мяса из котла, сложил на большую деревянную плошку, принёс в кибитку, поставил на кошму перед князем.
— Кушай, ата, шибко сладкий мясо.
Сам сел в стороне, свернув под себя ноги калачиком.
— А ты чего не садишься? — спросил Михаил.
— Кусай, ата, кусай. Чего не кусай, мне бросай, я кусай.
— Ты не пёс, Аксай, садись ближе.
— Спасибо, ата. — Татарчонок подполз ближе, но всё равно остался за спиной князя. Едва проглотив первый кусок, Сысой вскричал:
— Ах ты, поганска душа! Почему не посолил?
— Туз ёк, — вытаращил испуганно глаза Аксай.
132