— Если можно, князь, мне бы сыты, — попросил Михаил.
— И мне тоже, — подтвердил епископ.
— Ну что ж, принеси и сыты, а мне всё же мёду.
Они вошли в шатёр, сели по-татарски на расстеленный на земле ковёр.
— С чем пожаловали? — сразу спросил Андрей.
— Мириться надо, сын мой, — начал епископ. — Вы одним чревом выношены, одного отца дети. Зачем вам тешить нечистого ссорами и враждой? Миритесь, а я благословлю вас и помолюсь за вас.
— Я никогда от мира не отказывался, отец святой. Но он, именно он всегда попирал наш ряд. И если нынче он остался почти без порток, то это ему в наказание от Бога.
— Ты бы вернул ему хотя бы часть казны, князь, — попросил Михаил.
— Ни ногаты. Это моя законная добыча. Я её взял в бою.
— А княгиню? Она уж старая. Зачем она тебе?
— Старуху возьмите, чёрта ль мне в ней.
— И всё же, Андрей Александрович, вам надо мириться. Скажи свои условия, на которых ты готов помириться с братом своим Дмитрием.
— Условия мои такие: он окончательно отказывается от великого княжения и просит у меня прощения за всё прошлое. — И тут голос у Андрея дрогнул: — Он убил моего лучшего боярина. Ну как мне его прощать?
— И всё же надо простить, сын мой. Кто из нас Богу не грешен!
— Вот пусть попросит прощения за всё. И чтоб больше не искал подо мной стола. Никакого.
— Но Переяславль-то ты ему воротишь? — спросил Михаил.
— Нет, — решительно ответил Андрей.
— Почему? Это ж ваш родовой удел.
— Я отдал его своему союзнику, Фёдору Ростиславичу.
— Помилуй, Андрей Александрович, у Фёдора же есть Ярославль, и даже, кажется, Смоленск за ним останется. А куда ж тогда деться Дмитрию?
— А куда хочет. Пусть вон едет к своему сыну Ивану. Я ему Кострому отдал. Пусть хоть за сына спасибо скажет. Я б мог Ваньку в монастырь упечь, а я ему стол отдал.
Сколько ни уговаривали посланцы Андрея, он так и не уступил более ничего. Гости опорожнили корчагу сыты, Андрей насосался мёду и захмелел, но, захмелев, стал ещё несговорчивее.
— Всё, всё, всё. Митька от меня уж ничего не получит. Моё терпение лопнуло. И вообще, на кой чёрт он выполз из Пскова? Сидел бы там у дочки с зятем на печи да ел бы калачи. Ха-ха-ха.
Сговорились, что Дмитрий приедет в Волок и там в присутствии Михаила Ярославича и епископа они примирятся и заключат ряд, как водится, поцелуют крест в руках епископа Андрея, который и благословит этот мир.
Старая княгиня ехала в лёгкой коле и всю дорогу точила[144] слёзы. При встрече с мужем заплакала и того более, так что Дмитрию Александровичу пришлось утешать её, хотя сам он не меньше нуждался в утешении. Выслушав условия встречи, он вдруг сказал тихо, но твёрдо:
— Прощения у него просить не стану.
— Но почему, Дмитрий Александрович?
— Потому что перед отчиной он в десять, нет, в сто раз виновнее меня. И потом, я старше его, я ему в отца место, дураку.
Как ни уговаривали его князь и епископ, так и не смогли уговорить.
— Ну, нашла коса на камень, — сказал Михаил, когда они вышли с епископом на двор. — Что же делать?
— Всё равно надо ехать, сын мой. На мир оба согласны, и слава Богу. Увидятся, авось образумятся, братья всё же единокровные. Их нелюбие слишком дорого отчине обходится.
Старая княгиня тоже хотела ехать с ними, кое-как уговорили её остаться в Твери с Ксенией Юрьевной.
Ехали не спеша, на ночлегах гриди варили похлёбку, иногда жарили дичину, тут же подстреленную. Все ели, но Дмитрий Александрович от всего отказывался и спал плохо. Часто среди ночи шёл к потухающему костру, садился около, смотрел на тлеющие угли. И молчал.
Уже на подъезде к Волоку остановились на взгорке, слезли с коней промять ноги.
— Вот, считай, мы на месте, — сказал Михаил Ярославич.
И вдруг князь Дмитрий, стоявший около, пошёл на полусогнутых ногах в сторону и через несколько шагов повалился на бок.
— Князь! — кинулся к нему гридь, пытаясь подхватить его. Но не успел.
Подбежал Михаил с епископом Андреем. Дмитрий Александрович был в беспамятстве, но ещё дышал.
— Что с ним?
— Видно, сердце надорвалось. Сбегайте за водой.
Несколько гридей кинулись искать воду, но, когда нашли и принесли её, она уже не понадобилась. Князь был мёртв. А иерей читал отхожную молитву.