— Тут ты прав, князь Михаил, — неожиданно согласился Неврюй. — Но всё же выход для вас должен быть на первом, главном месте, а потом уж голодающие.
— Не спорь, Миша, — шепнул князь Данила. — Не докажешь.
Но оказалось, слух у Неврюя был как у лисы.
— Отчего не докажешь, князь Данила? — ухмыльнулся он. — Ежели говорить всё как есть, истинную правду, доказать можно.
— Ну коль ты хочешь истинную правду, высокочтимый Неврюй, — с плохо скрытой насмешкой заговорил Данила, — то изволь. Ты сказал, что против года, когда численники народ считали, собрали, мол, менее трети. Так с кого же собирать-то? Ваш салтан Дюденя железной метлой по Руси прошёлся, закрома повымел, людей кого не убил, в полон увёл, у меня вон Москву сжёг...
— Данила-а, — вдруг возвысил голос князь Андрей.
— Что Данила? Что Данила? Я уже тридцать шесть лет Данила. Хорошо, у тебя во Владимире храмы каменные? А у меня?
— А кто ж тебе не даёт строить каменные. Меньше гореть будешь. И не заговаривайся.
— Я заговариваюсь? Это, брат, ты зубы заговариваешь, чтоб я часом не напомнил, где ты был при Дюдене. Не по твоей ли указке он четырнадцать городов на щит взял? А? Чё морщишься? Не люба правда? А?
— Помолчи, Данила.
— Нет, пусть говорит, — разрешил Неврюй. — Мы ж здесь собрались, чтоб всё выговорить, чтоб не держать камень за пазухой.
— Так вот я и говорю, высокочтимый Неврюй, сперва Дюденя, а потом и голод прошёлся по земле, откуда ж такой же выход будет, как после числа? И между прочим, жгли города по выбору. Небось Городец не тронули, Нижний Новгород тоже обошли. Переяславль хоть пограбили, но не сожгли. Отчего? Да оттого, что князю Фёдору как союзнику подарили. Правда, когда его оттуда попросили, он сам сжёг его.
— Это ложь! — вскочил Фёдор Ростиславич.
— Вишь, как правда тебе глаза уколола, Федя. Ажник подпрыгнул. А ну-к ещё ножкой притопни. Ты, милок, ты сжёг Переяславль.
— Докажи, Данила Александрович, прежде чем напраслину возводить. Чтобы я, да своей рукой...
— Зачем тебе было своей, али слуг мало?
— Ну что вы спорите? — вмешался великий князь. — Али мало наши города горят от всяких разных причин, то молния, то от лучины, а то ещё отчего.
— То от набега поганского, то от руки княжьей, — не удержался, съехидничал князь Данила.
— Нет, Андрей Александрович, — не успокаивался Фёдор Ростиславич. — Пусть он докажет.
— В самом деле, Данила, с чего ты решил, что князь Фёдор это сотворил?
— А спроси племяша нашего, Ваня, — повернулся к соседу Данила. — А ну-к скажи, чего ж ты молчишь?
— Так что уж теперь, — замялся переяславский князь.
— Ага-а, — закричал Фёдор Ростиславич, по-своему восприняв колебания молодого князя. — Чего ж ему говорить, раз его там в то время ещё не было.
— Так, Фёдор Ростиславич, — взглянул ему прямо в лицо князь Иван, — жители-то, погорельцы, двух твоих гридей-зажигальщиков схватили.
— Ну так где же они?
— Вестимо, тут же убили.
— А може, это твои гриди были, — осклабился Фёдор, садясь на лавку.
— Твои, Фёдор Ростиславич, твои. Ты там, почитай, год сидел, мизинные всех твоих отроков в лицо знали.
— Ну, мизинные мало ли чего не нагородят. Токо слушай чернь-то.
— Нет, ты гляди, — опять вскочил возмущённый Данила. — Кто ж ты после этого, Фёдор? Ты ж самая настоящая змеюка подколодная.
— Князь Данила! — крикнул Андрей, стукнув ладонями по подлокотникам.
— Что Данила, что Данила? Я вот ему дам в рыло, вот и узнает князя Данилу.
— Ты не смеешь бесчестить князя! — кричал Андрей.
Но московский князь уже сорвался с цепи:
— Какой он, к чёрту, князь? Он грязь!
— Ну, знаешь... — поднялся с лавки Фёдор, ободрённый явным заступничество великого князя. — Такого сраму не прощают. — И напнулся за голенище, намереваясь явно припугнуть москвича.
Однако у Данилы засапожник быстрей блеснул в руке, что явилось неожиданностью для Фёдора. И он тут же закричал:
— Видал, Андрей Александрович, он на съезд оружным пришёл.
Однако великий князь не стал оговаривать за это брата, так как понял, что и у Фёдора за голенищем не сучок припрятан, просто он его достать не успел.
— Будет вам, петухи!
Столь бурное и горячее начало съезда не сулило хорошего продолжения. Неврюй не вмешивался в споры, понимая, что здесь правого всё равно не найти. Обид у всех накопилось столько, что дай Бог, чтоб до крови не дошло.