— А этого он не хочет? — мгновенно выставил Данила кукиш.
Акинф смутился, словно это ему предназначалось.
— Я знал, что вы не согласитесь.
— Так чего пёрся тогда сюда?
— Ну как же, Данила Александрович, так пересылаясь, может, до чего-нибудь и договоримся.
— Он верно говорит, — сказал Михаил. — Правильно, Акинф. Про кукиш ты ему, конечно, не говори, а скажи, мол, думают, сразу решиться не могут.
— Какого чёрта! — возмутился Данила. — Я ему в нос сам суну. Чего тут думать?
— Данила Александрович, надо ему соломки, соломки подстелить, чтоб не так больно падать было. Неужто не понятно? Езжай, Акинф, так и скажи: думают.
Почувствовав, что великий князь начал поддаваться, они и на следующий день не послали Александра Марковича. Ждали Акинфа. Должен же он явиться за ответом: что надумали?
Тот прискакал опять после обеда, и, судя по всему, гнал коня во весь опор. Подъезжал, широко улыбаясь.
— Ну?
— Подстелили соломку, Михаил Ярославич.
— Кто? Говори толком.
— Новгородцы. Явились за великим князем с неприятным известием. Свей вошли в Неву и на острове строят крепость.
— Ну вот, — засмеялся князь Михаил. — Не было бы счастья, да несчастье помогло.
— Вот пусть на свеях и оббивает себе кулаки, — сказал Данила Александрович.
— Велел великий князь заворачивать большой полк и распускать ратников. А с дружиной малой пойдёт в Новгород.
— А нам-то что велел передать братец?
— А вам? Пусть, мол, свеям спасибо скажут, а то бы крепко наказал неслухов.
— A-а, у него вечно с больной головы на здоровую, — махнул рукой Данила. — Передай, что мы желаем ему победы над свеями, чтоб имя отца не посрамил.
— Передам, Данила Александрович, — отвечал Акинф, заворачивая коня. — Счастливо вам.
И почти с места опять пустил коня в елань[158].
14. ПОГОРЕЛЬЦЫ
Среди ночи, в самый сон, Михаил Ярославич проснулся от толчка в плечо. Толкнула его жена, лежавшая рядом:
— Миша, кажись, горелым пахнет.
Князь потянул носом, соскочил с ложа, босой подбежал к окну. Крикнул тут же:
— Горим, мать. Скорее оболокайся.
Сам едва успел натянуть сапоги, накинуть кафтан. Порты в руку, другой ухватил за руку затяжелевшую Анну Дмитриевну, ходившую уже на последнем месяце.
— Бежим!
Выскочили из опочивальни, кинулись к лестнице, а там уж огонь по ступеням наверх полз. Побежали назад по переходу к дальнему окну. Михаил Ярославич ударом кулака вышиб слюду, ухватился за раму, высадил её. Увидев людей, бежавших к горящим хоромам, закричал:
— Сысой, лестницу!
Но то ли Сысоя не было среди подбегавших, то ли не услышал он в общем гомоне и крике. Князь, обернувшись, сказал жене:
— Аня, жди. Не вздумай прыгать. Я мигом.
Перешагнул через подоконник, прыгнул вниз, в горячке не почувствовал боли. Оказавшись на земле, бросился за угол, там — помнил — лежала под окнами лестница. Схватил её, трахнул кулаком по переплету окна, закричал внутрь, где спали слуги:
— Горите-е-е!.. Спасайтесь!
С лестницей кинулся туда, где ждала его беременная жена. Приставил лестницу, полез вверх к окну. Увидел её бледное лицо, расширенные от ужаса глаза. За спиной жены, там, где был спуск вниз, уже появились языки пламени. Огонь выбежал в верхнюю горницу. Протянул руки к жене, схватил её под мышки.
— Осторожней, Анница. Так, так... Хватай меня за шею.
Взял её на руки, в голове проскочило испуганное: «А ну, сломится перекладина!» Об этом страшно было подумать, отгонял эту мысль. Медленно спускаясь с одной ступеньки на другую, шептал лишь:
— Господи, помилуй, Господи, помилуй.
Опустил жену на землю. Сказал:
— Беги к Митяихе, не стой здесь. Беги.
А меж тем из нижних окон выпрыгивали слуги, на которых дымились сорочки. По двору бегали гриди, суетились конюхи, визжали испуганно женщины. К князю подбежал дворский с опалённой бородой.
— Михаил Ярославич, жив?! Слава Богу. А княгиня?
— Жива, жива, к коровнице отправил. Как случилось-то? Отчего?
— Не ведаю сам. Вроде от ключницы. Она ж под лестницей. Видно, свечу не загасила, старая.
— Сама-то где?
— Да не ведаю. Наверное, там и осталась в своей подклети. Задохнулась. Много ль ей надо.
А меж тем огонь уже выскочил на крышу и жадно лизал пересохшую дранку. Дворский крестился:
— Слава Богу, хошь ветра нет.
— Всё равно вели выводить коней и гнать через Владимирские и Тьмацкие ворота на посады.