— Ну, Москва от тебя не уйдет,— усмехнулся Михаил, вполне оценив горькую шутку пленницы.— А ныне, раз попала ко мне в гости, выбирай: дворец или клеть?
— Клеть,— процедила сердито Агафья,— Никого видеть не хочу.
— Ну и правильно. Там спокойней.
Для знатной пленницы освободили одну из теплых клетей и поселили там. Сторожу было наказано выпускать ее лишь до ветру, никого к ней, кроме поварих, не пускать, но и Боже сохрани обидеть чем.
— Называй ее только княгиней. Понял? — наказывал князь сторожу.— И чтоб был уважителен.
С Борисом было легче. Он встретил своего давнего друга Аксайку, даже обнялись на радостях. И Михаил Ярославич определил его в клеть к конюшему, наказав накрепко:
— За Бориса головой отвечаешь, Аксай. Гляди, чтоб не утек.
— Не утечет, Михаил Ярославич. Не боись. У меня не утечет.
Остальных заперли в порубы, а кому места не хватило, распределили по посадам к зажиточным мужикам, пред тем оковав, чтоб не убежали. Там их обычно пристраивали к делу, особенно к помолу зерна на ручных мельницах: «Крути, брат, жернов, отрабатывай хлеб».
Вскоре явился в Тверь ханский посол Кавгадый в сопровождении татар. Прижимая руку к сердцу, льстил напропалую:
— О-о, Михаил Ярославич, ты словно беркут пал на неслухов. А ведь я предупреждал князя Юрия: не лезь, не затевай ссоры. Не послушал, молодой, горячий.
Князь морщился, догадываясь, что льстит татарин не случайно, что за этим что-то кроется. Наконец перебил:
— Ты с чем-то пожаловал, Кавгадый? Говори.
— Михаил Ярославич, я увидел, какой ты великий воин. Будь же великим во всем. Не сообщай хану об этом.
— О чем?
— Ну об этой драке.
— Как же так? Ты, посол хана, требуешь утаить от него эту замятию? Хотя сам должен донести о ней хану, ты ж ведь тоже потерял людей? Не так ли, Кавгадый?
— Что делать, князь. Хан Узбек не велел мне воевать с тобой. И он очень станет гневаться, узнав о происшедшем. Гневаться на меня.
— Но ты ж и не воевал. Ты, бросив стяги, бежал с поля боя, чем облегчил мне победу.
— И за это мне не поздоровится, хан скажет с возмущением: как? татары бежали от русских? А я хотел твоей победы, Михаил Ярославич, хотел, чтоб ты наказал гордеца. Наказал. И давай забудем об этом. А? Я очень прошу, князь. Очень. Я за добро отплачу добром тебе. Вот увидишь.
— Ладно,— пожал плечами Михаил Ярославич.— Я не стану говорить, если сам хан не спросит.
— Вот спасибо, вот спасибо,— обрадовался татарин,— Век не забуду твоей услуги, князь.
На застолье, куда пригласил его князь, Кавгадый, перебрав хмельных медов, неожиданно предложил:
— Давай я увезу ему жену-то. А?
— Нет,— твердо ответил Михаил,— Жену я передам из рук в руки ему сам. Жену и Бориса в обмен на мир.
— И правильно,— легко согласился посол,— чтоб впредь не затевал ссору. Очень даже мудро: ты мне мир, я тебе жену.
Понимая, что от ханского посла кое-что зависит, Михаил Ярославич отпустил его, не только напоив-накормив и отдав ему пленных татар, но и вместе с его спутниками щедро одарил. Провожая, сказал:
— За княгиню Агафью не беспокойся, она в тепле и в холе у меня. А Юрию передай, что я склоняю его к переговорам. К мирным. Пусть сообщит мне, где желает со мной встретиться.
— Хорошо, я передам. Я сведу вас.
Весть о разгроме повергла в уныние Москву, в которую стали возвращаться уцелевшие ратники. Промерзшие, обмороженные, голодные. Рядовые являлись, а князя все не было. Наконец нашелся свидетель, сообщивший Афанасию Даниловичу:
— Князь ускакал с новгородцами.
— А Борис? А княгиня?
— Эти, кажется, в плену.
Вечером князь Афанасий говорил Родиону Несторовичу:
— Вот меня еще звал. Поехал бы, ныне б в петле болтался.
— Да ну... Князь Михаил на это вряд ли решился бы.
— Он мне сказал: еще раз попадешься, повешу.
— Ну, это он припугивал.
Через несколько дней ввечеру прискакал из Твери гонец от великого князя:
— Великий князь Михаил Ярославич ждет князя Юрия для ряда.
— Но его нет.
— Где же он?
— Видимо, в Новгороде.
Гонцу отвели для ночлега клеть, коня увели в конюшню, привязали к яслям с душистым сеном.
Мотря заявилась к Стюрке:
— Слыхала?
— Что?
— Ну, эта-то, твоя разлучница, в полоне.
— Ну и черт с ней. По мне, век бы ее не было.
— Ох, и дура ж ты, Стюрка, тебе само в руки плывет. А ты?
— Что плывет-то?
— Ты что? Не соображаешь? Мелешь: век бы не было, а сама и пальцем шевельнуть не хочешь.
Стюрка выпучила на «тетку» телячьи глаза, и вдруг ее осенило:
— Ты, ты... это?
— Именно это. С гонцом отправишь гостинец дорогой княгинюшке.
— Но у меня нет этаво...
— У меня есть. Еще с Польши в амулетке вожу. Вишь, и сгодилось. Стряпай пироги, запечешь в какой-нито. И разлучницы как не бывало.
— Тихо ты,— испуганно зажала ей рот Стюрка.— Не дай Бог услышит кто.
Почитай всю ночь не сомкнула Стюрка глаз, боясь проспать. Еще и светать не думало, а она уж печь растопила. Заворчавшей поварихе молвила:
— Нашей княгинюшке гостинца хочу послать. Поди, в полоне-то заморили сердешную.
— Ну, это святое дело,— согласилась старуха.
Однако, когда Стюрка напекла и уложила в туес горяченькие, вдруг забоялась: «А что, если гонец вздумает попробовать?»
Явившейся Мотре сказала о своем сомнении:
— Ой, чтой-то боюсь я, Мотрюшка. Захочет гонец в пути съесть-то. Что ж будет-то?
— А ты в самый низ положи энтот-то.
— Да и так внизу.
— А чего тогда бояться, ежели несколько сверху возьмет... А лепш знаешь что? Напеки ты ему отдельно, да так и скажи: это, мол, для княгинюшки, а этот, мол, тебе за труды, чтоб доставил, значит.
Тверской гонец, наскоро перекусив в поварне, отправился седлать коня. К нему и подкатилась Мотря с туеском и узелком.
— Мил человек, видаешь ли ты наше солнышко княгиню?
— Видаю.
— Как она там? Поди, в темнице горюет?
— Какая темница? Чего ты мелешь? Живет в отдельной хоромине, ест с княжьего стола.
— Сделай милость, касатик, поклонись ей от нас, скажи, тут мы изболелись об ея. И вот передай ей гостинцев туесок.
— А что там?
— Пирожки, мил человек, пирожки. Она их очень любит. А вот в узелке тебе изготовлены, чтоб и ты мог попробовать.
— Ну, давай, чего там.
Гонец сунул туесок в переметную суму, сверху узелок с пирогами.
— Токо, пожалуйста, касатик, не забудь. Поклон от всех нас. Ждем, мол, ее не дождемся. Пусть домашним побалуется.
— Ладно, передам, нетрудно.
— Передай, касатик, передай.
Мотря проводила гонца до ворот, все умоляя не забыть их госпожу, поприветить ее, порадовать.
Воротилась, вошла в клеть к Стюрке. Та встретила ее расширенными от страха глазами:
— Ну?..
— Все. Повез.
— Господи,— закрестилась было Стюрка,— хошь бы все сладилось.
— Дура,— осадила ее Мотря,— с сатаной связалась, хошь бы Бога не трогала. Нечистого моли, нечистого. Ежели откроется, обеим висеть.
— Тиш-ш-ше,— прошипела Стюрка.
26. В ОБМЕН НА МИР
Встретились князья в Торжке, более других городов пострадавшем в этой войне. Здесь пять недель простояли новгородцы, изрядно объев несчастный город. А из-за этого еще великий князь положил на город свое нелюбие:
— Не город, а девка беспутная. Кто поманит, к тому и тянет.
Помимо бояр самых уважительных привез Юрий Данилович и архиепископа Давыда. У него было основание опасаться Михаила: возьмет да и устроит ему ловушку, как Афанасию под Новгородом. В присутствии архиепископа он на это вряд ли решится. И к тому же предполагалось, что владыка и освятит мир между князьями. Здесь же присутствовал и посол ханский Кавгадый.
Первое слово взял Давыд, благословив присутствующих, заговорил негромко:
— Скорбит душа моя, дети мои. Страна в разоре великом, земля алкает доброго посева, а вы рассеваете плевела зла и нелюбия. Кому корысть с того? Кому выгода?