— Подойди ко мне, доченька,— позвала ласково княгиня.
Девочка приблизилась, глядя на мать расширенными глазами, ровно не узнавая.
— Что с тобой, Ефросиньюшка, разве не узнала маму?
— Не узнала,— пролепетала девочка.
— Это я, доченька, я. Я вот тебе братца родила. Хочешь взглянуть?
— Хочу.
Она с удивлением и нескрываемым любопытством рассматривала новорожденного.
— Ну как? — спросила княгиня.— Нравится?
— Нравится,— согласилась девочка и, протянув руку, потрогала пальчиком щеку братца. Тот сразу повернул в эту сторону лицо, стал ловить ртом, зачмокал губками. Девочка испуганно отдернула руку.
— Не бойся,— улыбнулась мать.— Это он думал, что его кормить собираются.
Так по воле случая Настю-коровницу из клетушки, лепившейся к хлеву, переселили вместе с новорожденным ее сыном Сысоем в великокняжеские хоромы. Мало того, и кормить стали ее с княжеского стола, обильно и вкусно. И Михеевна — ближняя боярыня княгини — сама подхлестывала кормилицу:
— Ешь, еще, девонька как следоват, чай, княжича кормишь.
Само собой получилось так, что княжич Михаил днем находился у матери, куда на время кормления приходила Настя, кормила и уходила к своему сыну Сысою за стенку. Но на ночь она забирала княжича к себе, чтобы не беспокоить княгиню, так как приходилось кормить детей и по ночам.
Однажды, уже оправившись от родов, Ксения Юрьевна зашла к Насте.
— Ого! Твой-то Сысой здоровущий какой! — удивилась княгиня, невольно позавидовав.
Уловив в голосе княгини ревнивые нотки, Настя отвечала добродушно:
— Он, матушка княгиня, от роду такой, в отца дался.
— А кто отец-то?
— А ловчий ваш, Митяй.
— А-а, ну тогда другое дело.
По настоянию Ксении Юрьевны обоих детей одновременно крестил епископ Симеон и нарек их именами, данными им от рождения матерями их. Княжича — Михаилом, а молочного брата его — Сысоем.
Великого князя Ярослава Ярославича после отпевания положили в церкви святых чудотворцев Козьмы и Дамьяна. И великокняжеский стол воспринял брат его, Василий Яросла-вич, самый младший сын Ярослава Всеволодовича, родившийся после Батыева нашествия и возросший при татарском иге, с молоком матери всосавший страх перед Ордой. Даже нянька, убаюкивавшая его когда-то, пела жуткое: «Баю-ба-юшки-баю, жил татарин на краю. Он кафтан в реке мочил, саблю вострую точил. Саблей вострою махал, чтобы каждый детка спал. А кто только не уснет, того Батый заберет».
Ничего не скажешь, хорошая нянька была. Правдивая, пела княжичу всю правду, всю истину. И голос славный был у нее. Вот только княжич отчего-то худо засыпал. Нянька ворчала:
— На вас не угодишь. Спи давай.
И, повздыхав, заводила опять то же — про татарина на краю. А и правда, о чем еще петь, коли от татар житья русским не было.
2. ПОСТРИГИ
Великий князь Василий Ярославич не только стол от брата воспринял, но и стал в «отца место» родившемуся княжичу Михаилу. И пожалуй, это последнее было из-за отсутствия своих детей самым приятным для него обстоятельством.
С великокняжескими обязанностями хлопотно было князю Василию, одни огорчения. Если племянники, сидевшие по городам суздальским — в Переяславле, Ростове, в Москве,Ю признавали дядю главой, то новгородцы с первого дня уперлись и не допускали князя Василия на свой стол. Правда, отчасти в этом он сам был виноват — прежде чем явиться в Новгород, послал им требование: отринуть грамоты Ярослава Ярославича, по которым славяне шибко много воли забрали, оставив от княжеских прав рожки да ножки. Попустил им Ярослав младший, попустил.
Однако славяне славянами, а о княжиче Михаиле — своем крестнике — Василий Ярославич никогда не забывал. И едва минуло мальчику три года, как приехал великий князь в Тверь исполнить за брата обряд пострижения княжича, посвятить его в воины и вручить кормильцу для воспитания.
— Спасибо, Василий, что не забываешь сироту,— растроганно молвила Ксения Юрьевна.
— Как можно, невестушка, я, чай, ему в отца место, да и к тому ж крестный.
— У тебя, я слышала, забот и так полон рот.
— И не говори, Ксения,— вздохнул Василий,— С новгородцами едва-едва уладился. Тут еще племянничек Дмитрий Александрович подпел им. Видит, у меня с ними заклинило, послал в Новгород своего боярина, мол, возьмите меня на стол.
— Это аж из Переяславля?
— Вот именно. А новгородцы, лишь бы мне наперекор, и позвали его. Вот же сопляк, родного дядю обойти хотел!
Княгиня Ксения Юрьевна, слушая Василия Ярославича, кивала сочувственно, хотя думала другое: «А не ты ль, Васенька, точно так поступил, когда Ярослав с новгородцами поссорился? Не ты ль тоже навеливался им тогда мимо старшего брата? Забыл? Ну да Бог тебе судья».
— ...Хорошо, отца вспомнил, Царствие ему Небесное,— продолжал великий князь,— перекрыл им подвоз хлеба с Низу. Батюшка частенько им это устраивал. Сразу на стол запросили: приходи по своей воле.
— А Дмитрий?
— А Митьку выгнали, вернулся в Переяславль. Притих.
— Ну, ты уж на него не серчай.
— Что серчать на дурака. Одно печалит, случись что со мной, он же на великий стол сядет. Чего доброго, начнет мстить Твери.
— За что?
— Как за что? Святослав-то мою сторону держал. Тут одно спасение: надо с Данилой Московским договариваться и союз с ним держать.
— Но Данила же родной брат Дмитрию.
— Ну и что? Митька станет великим и про родство забудет. Спесив вельми, не в отца. А Данила молод еще, безус.
— Да. Невский, я слышала, не заносился.
— Брат Александр умен был, оттого и не спесивился, за него дела его говорили. Шведов побил, немцев в пух и прах разнес. В Орде уважали, а с ханом Сартаком и в дружбе даже обретался.
Поговорив о том о сем, наконец-то вспомнили о главном, зачем пожаловал Василий Ярославич в Тверь,— о постригах княжича Михаила.
— Кого б ты хотела ему в кормильцы, Ксения?
— Хотелось бы, чтоб кормилец и грамоту ведал, а не токмо меч да лук.
— Это само собой.
— Мужей-то, пожалуй, Святослав лучше знает, его надо поспрашивать.
Позвали князя Святослава Ярославича. Пришел, обнялся с дядей, поцеловались. Великий князь тут же к делу перешел:
— Святослав, кого б ты посоветовал в кормильцы брату своему младшему?
Святослав почти не задумался:
— Мне кажется, ему подойдет Александр Маркович, он у меня в сотских ныне.
— Как он? Ну, в смысле воин каков?
— И мечом и конем владеет изрядно. И татарский язык добре ведает.
— Вот это хорошо. Если и языку татарскому обучит княжича, честь ему от нас.
— Добр ли, не зол? — спросила княгиня.
— Злого человека собаки за версту обегают, а к этому сами ластятся. За ним даже конь его как собака ходит.
— Ну и слава Богу, этот подойдет Мишеньке,— перекрестилась княгиня.
— Я привез ему и меч по росту, и бахтерец,— сказал князь Василий.
— Бахтерец-то, поди, тяжел ему будет,— усомнилась княгиня.— Три годочка всего лишь ребенку.
— Нет-нет. Я на бахтерец велел нашить пластинки не металлические, а из толстой кожи, так что можешь не беспокоиться. Зато радости сколько мальчишке! Когда меня постригали, я от радости до потолка прыгал в таком-то бахтерце.
— А тебя кто постригал? — поинтересовался Святослав.
— Меня тоже не отец, а брат Александр.
— Невский?
— Ну да. Отец-то в ту пору в Монголию отъехал, Александр остался в отца место, он и постриги делал, на коня сажал.
День постригов выдался как на заказ — ясный, солнечный, теплый. Ксения Юрьевна сама готовила своего сына Мишеньку к этому важнейшему событию — посвящению в воины. И ей же, по обычаю, предстояло везти его к храму на колеснице, где из материнских рук передать в руки отца, которого ныне, увы, заменял младший брат мужа, великий князь Василий Ярославич.
Тут же возле княгини суетилась дочь ее, Ефросиньюшка, которая была почти на три года старше Михаила и очень его любила. И от избытка чувств нет-нет да чмокала брата в розовую щеку, что княжичу, конечно, не очень нравилось: его ныне в воины посвящают, а тут эти девчоночьи нежности.