Горел город до самого рассвета, огню корма хватило на всю ночь. Рассвело, а за рекой все еще подымливало, потрескивало. Хорошо хоть, до посадов огонь не добрался, даже Загородский уцелел, куда выходили Владимирские ворота, через которые удалось выгнать часть спасенного скота.
Вскоре оттуда на левый берег приплыл князь Святослав Ярославич. Не успел он несколькими словами с мачехой перекинуться, как подбежал княжич Михаил.
— Святослав, а Сысоя ты видел?
— Цел твой Сысой, куда ему деться, и мамка, слава Богу, цела, и коров своих успела выгнать. Но Сысой ревет за сапоги.
— За какие сапоги?
— За свои, конечно. Сам спасся, сапоги не успел обуть.
Князь нашел дворского, приказал:
— Назар, отряжай людей в лес, готовить бревна для стройки. Часть пошли на расчистку пожарища.
— Эх, как их посылать-то, князь? Многие в одних портах выскочили, не до топоров было.
— Топоры, пилы собери по посадам. Ныне сентябрь, зима не за горами. До холодов надо клетей каких-никаких сгоношить1 побольше. Собери черных женщин и тоже в лес — мох драть для конопатки. Да поживей, поживей, Назар, ни дня терять нельзя.
— Надо бы княгиню с княжной под крышу устроить и княжича с кормильцем.
— Я сам этим займусь, ты давай строительством и расчисткой.
Святослав Ярославич поднялся к домикам, стоявшим по берегу, прошелся вдоль них, выбирая который получше. Возле клетей стояли хозяева их, глазевшие всю ночь на пожар за рекой, кланялись князю. Остановился князь возле дома, отличавшегося от других не только величиной, но и немудреными украшениями в виде вырезанного петуха на коньке крыши, а главное, имевшего на подворье сараи, клетушки.
— Кто хозяин?
— Я, князь,— выступил от калитки бородатый мужик.— Лука Кривой.
— Чем занимаешься?
— Плетением, князь, из лозы и бересты. А так же посуду, ложки вырезаю.
— Видишь, что створилось с Тверью?
— Вижу, князь. Ужасть.
— Тебе повезло, Лука. А потому немедля освободи избу для княгини, сам пока в сарае или бане перебудь. А энто что за клеть?
— Энта-то? Там у меня материал сохнет и хранится.
— Тоже все в сарай, на поветь1, куда хочешь. Эта клеть для княжича с кормильцем будет. Да поживей, поживей, Лука, княгиня уж продрогла на берегу. Ложе застели свежим сеном.
— Я счас, счас, я мигом,— засуетился Лука.
— Приготовишь, придешь скажешь.— И князь повернулся и пошел назад к реке.
Большинство погорельцев князь отправил в Отрочский монастырь, находившийся при впадении Тверцы в Волгу. Велел монашеской братии не только приютить несчастных, но и делиться пищей.
5. КОГО БОГ ЛЮБИТ
В клети-сушилке пестун с княжичем устроились совсем неплохо. Спали на ложе, высоко застланном свежим сеном и накрытом домотканым рядном. Одно плохо — в клети не было окон, лишь под самым потолком были прорублены продухи в поддерева, через которые должен был проходить воздух и сушить деревянные болваны, лежавшие на полатях под потолком. Хозяин Лука ни полати, ни болваны убирать не стал, вынес лишь то, что лежало на полу — пачки бересты, прутьев и другие заготовки. На полу и устроил ложе для княжича с кормильцем, оградив его доской, чтоб сено не растаскивалось по всей клети. Помещая туда высоких новоселов, попросил:
— Только уж, пожалуйста, никаких свечей. Если тут, не дай Бог, вспыхнет — и выскочить не успеете. А для свету вон дверь откройте, вам и довольно.
Пестун и княжич вполне были согласны с хозяином. В том, что может натворить огонь, хорошо убедились, насмотрелись, натрусились.
Дня через два Александр Маркович призвал к себе Луку.
— Вот что, приятель, коль ты вырезывать из дерева мастер, вырежь-ка для княжича церу.
— Каку церу? — не понял Лука.
— А вот смотри...— Александр Маркович прутиком нарисовал на земле,— Это доска, ты выдавливаешь у нее середину, оставляя тонкие кромки. Дно не обязательно выравнивать.
— Навроде корытца? — не понял Лука.
— Навроде. Но таких «корытцев», совершенно одинаковых, ты выдалбливаешь два. Понял?
— Понял.
— Затем, просверлив в закраинах по две дырки, ты их соединяешь вместе ремешками, чтоб они вот так складывались.
— Как книга чтоб?
— Да, как книга. А потом вот это долбленое зальешь воском, и цера готова. На воске княжич станет учиться писать.
— Тогда и писало ж надо,— догадался Лука.
— И писало. Знаешь, как его делать?
— А чего не знать, заостри палочку. И все.
— Не все, Лука. Настоящее писало, особенно для церы, заостряется с одной стороны, а с другой делается лопаточка. Вот так. Острой стороной княжич пишет, а лопаточкой будет стирать написанное, чтобы сызнова писать по ровному.
— Ну, это я мигом сделаю. Вот с воском...
— Что с воском? На посаде нет бортника?1 — Есть.
— Вот сходишь к бортнику, он и зальет церу воском, скажешь, для кого она.
Лука и впрямь скоро управился, причем церу сделал не просто квадратную, как книгу, а с одной стороны полукруглую да еще с внешней стороны и крест вырезал.
— Зачем? — спросил Александр Маркович.
— Ну как? Чтоб красивше, а крест как на Псалтири, что я в церкви зрел. А вот и писало. Да, бортник, узнав, для чего эта цера, заказал и своим балбесам.
— Вот видишь, глядя на него, и другие начнут заказывать.
— Так я уж и своим оболтусам решил сделать. А то рисуют, паразиты, на бересте, материал переводят. И ведь берут не какую-нибудь корявую-дырявую, а обязательно ровную.
— Но на дырявой ведь не нарисуешь,— усмехнулся Александр Маркович.
— Но из дырявой и туеса не сладишь. А ведь они ж, паразиты, с мово труда кормятся.
Когда Лука ушел, пестун сказал княжичу:
— Ну, Миша, начнем писать учиться. Буквы-то не забыл?
— Нет.
— Раз стола тут нет, клади церу на колени и начинай. Вот дай-ка я тебе покажу.
Пестун взял писало, склонился над княжичем и из-за его спины начертил на воске букву.
— Это какая? Узнаешь?
— Аз.
— Верно. Бери писало и попробуй сам. Да шибко не жми, лишь бы видно было. Хорошо. Молодец.
— Тьфу,— сплюнул княжич,— криво получилась ножка.
— Не беда. Переверни писало другим концом, лопаточкой заровняй и напиши прямо. Вот так... Молодец.
— А когда слова начнем составлять?
— Как всю азбуку вспомним, так и за слова возьмемся.
Нет, не давал кормилец княжичу праздным быть. Если не писали, то из лука стреляли или на конях выезжали в поле, где учил пестун воспитанника управлять конем, копье бросать, прятаться в кустах или траве.
— А зачем прятаться-то, Александр Маркович?
— Ну как же, Миша? Чтоб враг тебя дольше обнаружить не смог. Вон твой дядя, Александр Ярославич, на Неве на шведов соколом пал и, хотя они превосходили его в числе, победил их. Перебил их несколько тыщ, а сам всего лишь двадцать воинов потерял. Считай, без потерь рать выиграл. Вот что значит внезапность в бою.
А меж тем Тверь вновь отстраивалась. Перво-наперво рубился княжий терем, церкви, конюшни. И когда полетели белые мухи, задули холодные ветры с полуночи, переселилась княжья семья в новый терем. Зимой, когда стали уже и реки, прискакал из Костромы течец1 с вестью худой: помер великий князь Василий Ярославич и на похороны велено всем князьям быть, дабы самим выбрать в его место великого князя.
Ксения Юрьевна плакала, шептала:
— Ведь не стар же Вася, и до сорока не дожил. И великое княженье-то пяти лет не держал.
— Что делать, матушка,— вздыхала боярыня Михеевна.— Все они, Ярославичи-то, не долгожители были. Хоть твоего взять, хоть того же Невского, едва до сорока трех дотянул. Иструживались, матушка, иструживались, вот свой век и ко-ротили.
Захватив с собой нескольких ближних бояр, отправился в Кострому Святослав Ярославич с невеликой дружиной.