— Неревский конец горит.
— Вижу,— отвечал наместник, и сердце его захолонуло от страшной мысли: «Кабы до Софии не добрался огонь».
При въезде в город слуга крикнул:
— Скачем по Славной улке, так ближе.
Они скакали по улице, по которой уже бежали люди в сторону Великого моста. Миновали Никольский собор, оставив его слева, справа храм Параскевы и вымчались на Великий мост. На мосту, перегоняя друг друга, гремя ведрами, бежали люди. Кричали бестолково, тревожно:
— Откель началось?
— С Холопьей улицы.
— Так и Козмодемьянская вон пластает.
— Это уже перекинулось.
— Надо нашу заступницу отстоять.
На Софийской стороне у берега муравьиной кучей копошились люди, кто с ведрами, кто с баграми. Над толпой — крик, рыдания, видимо, сюда, к реке, сбегались и погорельцы. Кое-как отыскал Федор посадника:
— Михаил Климович, как случилось-то?
— Кто знает. Началось с Холопьей. Все ж спали. Сейчас вон две церкви уже занялись.
— Надо заливать водой крыши, не пускать пламя на Софию.
— Да я уж послал туда тысяцкого. Хорошо хоть, ветра нет.
— К утру подымется.
— До Святой Софии все равно не допустим. Но улицы четыре-пять заметет красный петух.
Но посадник недооценивал «красного петуха», к утру он смел около десятка улиц и пять церквей, уничтожив не только строения, но и немало людей и скота. Но к Святой Софии — новгородской заступнице — его не допустили. Защищая подступы к ней, погибли в огне девять человек из наиболее рьяных тушителей.
Пожар продолжался и днем, но уже не с той силой. Удалось не допустить огонь до Людиного конца. Если б он проскочил туда, то бы и Софию не удалось отстоять.
Оставив коня слуге, наместник пешком пробирался по берегу между несчетной толпой погорельцев, лишившихся всего: крова, имущества, живности, а то и родных и близких. Слезы, рыдания, вопли неслись отовсюду. Тут же бродили коровы, овцы, спасшиеся от огня.
У моста какой-то мужик рвал на себе волосы, бился головой о стояк быка, кричал истошно одно и то же:
— Это я... Это я... Это я... Это я...
— Кто это? Что с ним? — спросил Федор кого-то.
— Олекса с Холопьей улицы. Кажись, помешался. У него жена с тремя детьми сгорела.
— От этого тронешься,— вздохнул кто-то.— Бедный Олекса.
Новгород, едва пережив голод, впадал в новую печаль, не менее страшную и неизбежную. Но и тут находилось утешение:
— Слава Богу, хоть на Торговую сторону не перекинулось.
А если б перекинулось? И тогда б сыскался славянин-утешитель: «Слава Богу, до Городища не дошло».
В любой беде можно отыскать утешение, ежели хорошо покопаться в несчастьях. На это у славянина всегда достанет ума и нахальства: «Слава Богу, хоть я уцелел».
11. ХАН УЗБЕК
На земле никто не вечен. Как бы велик и величествен человек ни был, приспеет и его время умирать. И уж никакое богатство, никакой лечец не сможет продлить ни на мгновение жизнь, пусть самую драгоценную и всеми любимую. Может, оттого и живет человечество, что смерть никому не дает задерживаться на лике земли более отведенного срока: «Дай другим родиться и пожить».
В 1313 году приспел час и Тохты, великого хана, процарствовавшего двадцать два года, заканчивать свой земной путь. Хитрый был Тохта, понимая, что передача трона малолетнему сыну обязательно приведет к смуте, а там и к гибели наследника, он назначил своим преемником молодого племянника Узбека.
Хотел взять с него слово не трогать малолетнего сынишку, но раздумал. По себе знал цену такому слову, сам своего благодетеля Ногая убил в свое время, нарушив все клятвы, ему данные. А брать слово с преемника, значит, невольно указывать ему на грядущую опасность со стороны ханича. И он, племянничек, обязательно постарается избавить себя от грядущих забот. Нет, нет, нет. Пусть растет сынишка и не оглядывается.
Воцарившись, Узбек тут же отправил на Русь во все княжества стаю гонцов с требованием всем князьям и даже отцам церкви явиться немедленно в Золотую Орду. Никакие отговорки не принимались, а неявка кого-либо грозила неслуху большими неприятностями, вплоть до отнятия не только стола, но и живота.
Получил столь категоричный вызов и великий князь Михаил Ярославич, совсем недавно воротившийся из Орды. Призвал к себе старшего сына.
— Ну что, Дмитрий, опять остаешься за меня в Твери. Надеюсь, теперь-то уж не оплошаешь, по сорочьим вестям не поведешь полк?
— Не поведу, отец.
— Но и не прозевай, сынок, момента. Не дай захватить себя врасплох. Если приведется уходить на рать, оставляй город на брата Александра, пусть привыкает. Оба слушайтесь моего кормильца Александра Марковича, он стар уж, но вель-ми мудр муж. За Новгородом следи, с ним ухо востро держать надо.
— Он ведь выгорел шибко, до замятии ль ему?
— Славяне всегда найдут причину взбунтоваться, поперек пойти.
— А как следить-то?
— Читай грамоты наместника Федора и вникай. Мне будут приходить грамоты и от Данилы Писаря, распечатывай, читай.
Наместник чего может и не заметить, а Данила живет меж жителей, изнутри все видит.
— А еще есть кто из новгородцев, тебе преданный?
— Конечно, есть. То посадник Михаил Климович, сотский Игнатий Беек. Но грамоты, скорее всего, будут от Федора и Данилы. Отвечай им сразу, тем же оборотом, с кем придет послание от них, чтоб на гонца не тратиться. Ну, и матерь слушайся, сынок, она тебе худого не присоветует. Да не морщься, не морщься.
— А я и не морщусь,— смутился Дмитрий.
— Эх, Митя, я ж тебя насквозь вижу, думаешь: не хватало еще баб слушать. Нет, дружок, мать другой раз и послушать не грех. Будешь не будешь по ее делать, но выслушать обязан. Она же все же...
Однако княжичу Дмитрию, видно, и отцовские наставления не очень-то нравились. Спросил прямо, перебив его рассуждения о княгине:
— Так идти мне на Новгород в случае чего или нет?
— Нет.
— А на Москву?
— И на Москву тоже не лезь. Я тебе говорю на тот случай, если кто на Тверь пойдет. Тогда вооружайся и выступай. Акинф вон воин не тебе чета, а полез на Переяславль и голову потерял. Так что, Митя, сам не задирайся. Не петушись.
Так наставив четырнадцатилетнего сына, отправился Михаил Ярославич в Орду. Поехал через Владимир, где присоединился к нему и митрополит Петр, тоже получивший приказ нового хана золотоордынского явиться за ярлыком.
В пути гадали великий князь с владыкой: каков новый хозяин Орды?
— Новая-то метла...— вздыхал Петр.
— Твоему-то полку, святый отче, бояться нечего.
— Это отчего же?
— Ну как? Еще с Батыя с вас, иереев, ни тебе выхода, никакой дани не требуют. Не жизнь — малина.
— Что ты говоришь, князь? Какая «малина», когда паству нашу мордуют все кому не лень. И не токмо татары, но и вы ж.
— Охо-хо, владыка, мы ж тоже не своей прихоти ради. С нас хан дерет, мы — с людей.
— Но вы ж, князь Михаил, и меж собой никак не уладитесь. Эвон на моих глазах Брянск татары обчистили до нитки, и все не без участия русского князя.
— Да. А что там было-то?
— Ничего хорошего. Юрий отнял у Святослава Можайск, тот у своего племянника Василия оттягал Брянск. А Василий ничего умнее не придумал, привел на дядю татар. Я как раз ехал из Киева, пытался примирить их. Но куда там. Сцепились в поле, аки псы. Сколь народу побили. Ну и что? Святослав голову сложил, Царствие ему Небесное, кто из его дружины уцелел, в полон татары угнали. Но и этого мало. Князю Василию чем-то ж надо было рассчитываться за помощь. Почитай, три дня в городе невообразимое бесчестье творилось. Грехов-то, грехов-то сколь, прости Господи,— вздохнул митрополит.
— Ну, а дальше?
— Дальше? Дальше князю Василию как-то надо избавиться от помощников. А как? Ничего умнее не придумал, как толкнул их на соседа, карачевского князя Святослава Мстисла-вича.
— И что?
— А то ж самое: Карачев разграбили, князя убили. За что, спрашивается?