— А как?
— А кинь нам.
— Та я ж не докину и до середки.
— Ты кинь, мы пымаем.
На правом меж собой заговорили:
— А что, робята, може, кинуть? А?
— Ты что? Ну кинешь шагов за двадцать — рыбе на прикорм.
— Ну просят люди.
— Да смехом они, а ты и вправду поверил.
На левом вникли в спор супротивного берега, подали тут же голос:
— Какой смех, ребята? Вон Демка раздевается и плыть будет.
— Демка, дуй вверх, а то снесет тя.
Славянин голяком побежал по кромке берега вверх, там, покрякивая, вошел в холодную воду и поплыл к правому берегу. Его сносило течением, но рассчитал точно. Приблизился как раз в том месте, где стоял тверяк с калачом. Размахнувшись, он кинул калач и плюхнулся в воду. Новгородец подплыл, махнул тверичанину рукой благодарно:
— Спаси Бог вас, ребята.
Затем ухватил зубами калач и поплыл на левый свой берег.
Днем Дмитрий Михайлович разослал вверх и вниз по реке разведчиков с велением найти лодьи и гнать их сюда. На удивленный взгляд Александра Марковича пояснил:
— Для переправы. Наберем с сотню лодий — сможем внезапно напасть на них.
— Внезапно не получится, Дмитрий. Мы ж у них на виду.
— Все равно надо на чем-то переправляться.
— Хорошо. Представь, они переправляются сюда и нападают на нас. Что мы станем делать?
— Да мы их из воды не выпустим, сбросим назад.
— Вот и они нас так же. Еще на воде стрелами и копьями перебьют.
Князь поджал недовольно губы, наморщил лоб, что-то соображая. Наконец спросил:
— Что ж тогда делать?
— Ждать. Кто первый начнет переправляться, тот и проиграет рать.
— Ну да! А Ярослав тогда на Днепре под Лобичем первым стал переправляться и побил Святополка.
— Там сторожа прозевали переправу Ярослава. Точнее, проспали.
Князь рассчитывал на сотню лодий, а пригнали всего три. Одну даже с «козой» на носу, видимо приготовленную хозяином для лучения рыбы. На дне и острога лежала.
— Все. Будем с рыбой,— радовались тверичане.
И уже в следующую ночь отправились лучить рыбу, запасшись нарубленным сушняком, натащенным из леса.
Новгородцы, видя такое дело, тоже возгорелись ходить с лучом. Для этого им не хватало малого — лодьи. Поэтому, начав зоревой разговор над тихой водой, славяне попросили:
— Ребята, уступите нам лодейку.
— Зачем?
— А с лучом походить, нам же тоже рыбки хочется.
— А острогу где возьмете?
— Копье приспособим. Лодейки вот нет.
Тверичане посовещались: уступать — не уступать, все же супротивники.
— Князь узнает, башку свернет.
— Откуда он узнает?
— Что он, считать не умеет? Было б их с дюжину, не заметил бы, а то всего три лодейки.
А с левого берега ободряли:
— Ребята, мы ведь не за так. Заплотим.
С правого поинтересовались:
— А скоко?
— Скоко запросите.
Тверичане переглянулись, лодьи-то вроде ничейные, отчего ж не продать, раз покупник сыскался. А князю можно сказать: унесло, и все.
— Гоните гривну.
— Вы что, ребята, за такую рухлядь гривну?
— Она не рухлядь, ей года два-три, ну четыре от силы.
— Давайте за половину.
— Черт с вами, тащите десять ногат,— согласились тверичане.
И опять, зайдя повыше, голый Демка, взяв в рот серебро, поплыл через Волгу. Приплыл отдуваясь.
— Как ты терпишь? Вода-то ледяная.
Новгородец выплюнул на ладонь десять ногат.
— Так я наторенный на холод.
Тверичане посчитали деньги.
— Вообще-то мы продешевили. Ну да ладно, для хороших людей не жалко. Бери, Демка, вон ту, крайнюю. Там и весло. Да не знаешь, когда вы на нас сбираетесь напасть?
— А черт его знает. Князь не чешется.
— Так что? Так и будем в гляделки бавиться?
— А че тебе, жить, что ли, надоело?
— Да оно конечно, кому охота лоб под копье подставлять. Но оно знать бы хотелось, будете али не будете нападать.
— Пока не слыхать. А у вас?
— У нас князь молодой. Петушится, хоть счас в драку. Да вишь, река мешает. Близок локоть, да не укусишь.
Тут один из дозорных сверху громко прошипел:
— Кончайте, идолы! Сотский из шатра выполз.
Новгородец отпихнул лодью, прыгнул в нее, сверкнув гологузью, взялся за весло и ходко пошел вперерез течению. Когда он перевалил за середину, тверичане вздохнули облегченно. Один спросил того, на обрыве:
— Ну че там сотский?
— Отлил и опять в шатер уполз.
— Наполохал зазря. Не дал с человеком переговорить.
Три недели полки простояли друг против друга, разделенные рекой. Давно уж и Дмитрий Михайлович спал без меча и даже снял брони с себя и днем не вздевал их. Сечью-то не пахло.
А сторожа тверские и новгородские так подружились, что к концу втихаря договорились, что если чей полк начнет готовиться к нападению, то тихонько упредить супротивников. Не голосом, нет. За голос, если услышат, казнить могут. А просто воткнуть на берегу у воды пышную лозину. Это и будет тайным знаком: берегись, нынче нападем.
Однако втыкать тайную лозину не пришлось. Начались заморозки. К князю Федору Александровичу прискакал гонец из Новгорода с грамотой от бояр:
«Князь Федор! Снимайся и поспешай сюда. Корелы перебили во граде корельском наших людей и ввели немцев. Пойдешь на них с дружиной. Юрий Данилович с братом Афанасием уже прибывши. Поспешай как можешь».
Свернулись скоро. Скатав шатры, погрузили на телеги. Туда же котлы, брони, палицы, мечи тяжелые и тронулись. Тысяцкий на коне подъехал к князю, спросил:
— Федор Александрович, теперь-то, поди, можно сказать, зачем мы их сюда выманивали?
— А ты так и не догадался?
— Нет.
— Эх ты, а еще тысяцкий. Тверца-то в Волгу под самой Тверью впадает.
-Ну.
— Что ну? А хлеб-то на Торжок по ней везут. Ежели б тверской князь с дружиной в Твери сидел, он бы в любой миг мог перекрыть хлебу дорогу. Обязательно бы перекрыл в любой час, когда захотел. А он тут проторчал, карауля нас, а там хлебушек на Новгород тек. Поди, не один струг под носом у Твери проскочил.
— Ах, вон оно что,— разулыбался тысяцкий.— А я-то...
— Вот самое,— засмеялся князь и подстегнул плеткой коня.
15. НА ХАНСКИЙ СУД
Юрий Данилович с братом Афанасием в сопровождении полусотни гридей прибыл в Новгород в ненастный осенний день. В закрытой плетеной повозке среди подушек и шуб приехала с ним и Стюрка, «зарубившая себе на носу» никогда не отставать от князя во избежание грехопадения.
В многодневном пути от Москвы на ночевках, случались ли они в веске или в чистом поле, князь забирался в повозке в жаркие объятия наложницы. И едва ль не до полуночи скрипела и покачивалась телега, словно бы продолжая свое дневное путешествие.
Гриди, ночевавшие около, посмеиваясь, негромко зубоскалили меж собой:
— Поехал наш Данилыч в мягком седле.
— Нет шоб нам дал проехаться...
— Вот и усни тут при таком скрипе и пыхе.
— Романец, а Романец...
— Ну чего?
— Ты навроде в этом седле езживал. Как оно? А?
— Идите к черту.
Романцу слушать эти ночные скрипы и пыхтенья было особенно горько. Он хорошо помнил ту жаркую близость со Стюркой за поварней, потом счастливейшую покупку. Не забыл ее, прижавшуюся у него за спиной на коне, упирающуюся тугими грудями в его лопатки. И что было обиднее всего, что сам же князь сосватал ее в жены Романцу и ту же ночь отобрал. А она? Тоже хороша. Словно и не было ничего меж ними. Помнил, как спустила по лестнице, едва ребра не переломав. Вот сучка! А теперь еще и взглянуть на нее не моги под страхом потери живота.
Никого не посвящал Романец в эти горькие думы, более того, скрывал их от окружающих, а тем более от князя и самой Стюрки.
Появление Юрия Даниловича в Новгороде было встречено славянами радостно, тем более что он обещал послабления в сборе дани. Погорельцам простил все недоимки. А к корель-скому городу, захваченному немцами, отправил с дружиной князя Федора, едва тот воротился с Волги.