— Окуп — это само собой,— сказал князь.— Сколько?
— Не более пяти тысяч.
Степан аж крякнул от досады. Но Беек даже не взглянул в его сторону.
— Ну что ж. Возьму с вас пять. Да, думаю, сразу-то не потянете.
— Да, сразу мы не сможем.
— Ладно. Потерпим,— совсем миролюбиво сказал Михаил Ярославич,— И вот что попрошу вас, передайте князю Афанасию, что я приглашаю его на переговоры. Как-никак мы с ним родня, неужто миром не договоримся? Мне, если честно признаться,— понизил князь голос и, оглянувшись, закончил еще тише: — Мне самому не хочется татар на Новгород напускать: город, чай, не чужой.
— Ладно. Передадим князю твое приглашение, Михаил Ярославич. А уж ехать к тебе, не ехать, пусть сам решает.
— Напомните ему, как я его принимал во Твери когда-то с красным ухом.
— С каким красным ухом?
— Он знает. Вы только передайте поточнее: «с красным ухом». Он приедет.
И действительно, Афанасий Данилович приехал к шатру Михаила через день в сопровождении Веска и нескольких гридей. Увидев выходящего из шатра князя, заулыбался:
— Дядя Миша, здравствуй,— и легко соскочил с коня.
— Здравствуй, Афанасий, здравствуй,— сказал Михаил, принимая его объятия и похлопывая по спине.— Эвон как возмужал. Рад, очень рад, что ты приехал. Идем в шатер, поговорим.
Михаил Ярославич, пропуская в шатер Афанасия, мигнул Сысою. Тот ответил согласным кивком: все понял.
В шатре сели у походного столика на скрипучие плетенные из ивы седалища. Михаил взял корчагу, наполнил чарки.
— Ну, давай выпьем, князь Афанасий.
— За что, дядя Миша? — взял гость чарку.
— За встречу и твое недраное ухо.
— Я что-то не понимаю, при чем ухо?
— Да думал я тебя, Афоня, отодрать за ухо, как тогда Юрий. Помнишь? Но вижу, муж уж, не хотел тебя на людях ронять. Князь ведь.
— А-а,— засмеялся Афанасий.— Ну, за недраное так за недраное.
И выпил чарку залпом. Михаил чуть пригубил свою, поставил на стол.
— А ты что ж не пьешь, дядя Миша?
— Да не уважаю я хмельного. С отрочества не люблю.
— Зря. Оно сердце веселит.
— Ну, дай Бог, дай Бог, пусть тебя веселит.
В это время явился на входе Сысой и на вопросительный взгляд Михаила кивнул утвердительно: все, мол, готово.
— Ну что, князь Афанасий Данилович,— заговорил серьезно Михаил,— Покняжил в Новгороде, пора и честь знать. Чужой стол занимать грех, Афоня. Нехорошо.
— Но меня Юрий посадил, дядя Миша.
— Юрий посадил, я ссадил,— князь поднялся с седалища,— Сысой, проводи князя под караул к Федору.
— Но как же? Это ж нечестно, сам звал на переговоры... А сам...
— Афанасий, я не хочу крови. Отправляйся под стражу, а я поеду город принимать, он как-никак мой. Сысой, делай, что велено.
И Михаил Ярославич вышел. А князь Афанасий неожиданно заплакал.
— Это подло, это подло,— шептал он дрожащими губами, стукая кулаком по коленке.
— Афанасий Данилович, зачем уж так расстраиваться-то? — сказал Сысой почти сочувственно.— Вот вы с Юрием по-подлому сделали. Михаил Ярославич, однако, не срамит тебя. Идем, Афанасий Данилович, не трави сердце.
— Но я позову гридей,— вскочил Афанасий и крикнул: — Эй, ребята, ко мне!
— Нет уж твоих ребят, князь.
— Убили, изверги?
— Зачем? Повязали, попленили, как положено. Идем, Афанасий Данилович, не упрямься.
18. ЮРИЙ В ОРДЕ
Прибыв в Орду, в сущности, под татарской стражей, князь Юрий получил в свое распоряжение войлочную кибитку, стоящую на толстых деревянных колесах, вросших в землю и увитых травой. Из этого явствовало, что кибитки давно не двигались с места. Подобных кибиток окрест было как кочек на болоте, несколько сот, если не больше. И меж ними дымили костры, на которых в котлах варилась немудреная пища степняков.
Это и была столица Золотой Орды, клещом присосавшаяся к русским княжествам, угнетавшая, унижавшая их и, по мере возможности, ссорившая, а иногда и мирившая, разумеется не бескорыстно.
Алчедай разрешил князю Юрию взять с собой помимо наложницы двух слуг — Романца с Иваном. Именно это обстоятельство настораживало князя: «Неужто и впрямь на смерть везут? Ну разрешили б с дюжину хотя бы, а то всего двух. Не иначе, чтоб могилу выкопать и схоронить».
От этих дум кусок в горло не лез несчастному князю, сон не шел. Даже ласки любвеобильной Стюрки не радовали: «Ишь, стерва, ластится, а убьют меня, тут же под Романца полезет, а то и обоих ублажать начнет». Он порой ненавидел эту жаркую, жадную плоть, от которой совсем недавно терял голову и которой не уставал упиваться.
В пути он несколько раз пытался разговорить Алчедая, узнать от него, что ждет его в Орде. Но тот с неизменной ядовитой усмешкой отвечал одно и то же:
— Суд хана, князь.
— И что мне может присудить хан?
— То его воля, князь, что присудит, то так и будет.
— Ну, а что он может присудить все же?
— Что царь пожелает,— ускользал Алчедай ящерицей.
«Вот черт косоглазый,— злился Юрий.— Знает же, бестия, все знает. Не хочет заранее пугать. Боится, как бы не сбежал я. А куда тут сбежишь? Разве что зверю на закусь или разбойникам на потеху».
За время пути Алчедай изрядно потряс казну своего высокого спутника, особенно мягкую, вымозжив1 несколько собольих «сорочек». А уж рядовые воины-татары откровенно клянчили все, что видели, и сердились, если ничего не перепадало. За любую самую ничтожную услугу тут же требовали плату, не важно чем, хоть пуговицей от кафтана.
— Они ж так нас без порток оставят,— ворчал Романец, пытаясь удержать князя от слишком «щедрых», по его мнению, подарков.
— Эх, Романец, Романец, а нужны ли нам станут портки в Орде? — вздыхал Юрий, намекая на возможный конец свой.
— Не печалься, Юрий Данилович,— утешал слуга.— Авось пронесет. Даст Бог, откупишься, вишь, какие они жадные до дармового. Главное, сейчас не траться на эти рожи.
«А ведь он, пожалуй, прав,— задумывался Юрий,— В Орде надо дарить, дарить, дарить. Хватило бы казны». Из московской скотницы2 Юрий забрал с собой более половины серебра. Хотел все выгрести, но Родион Несторович отсоветовал:
— Нельзя всю казну-то в дорогу волочь, Юрий Данилович. А ну налетят разбойники или еще какие злыдни. Отберут. С чем останешься? К чему притечешь? К пустой скитнице?
— Но меня ж татары охраняют, Родион.
— А татары что? Не разбойники разве? Может, они-то тебя и обчистят в пути. Надейся на них.
«А ведь прав боярин,— вынужден был согласиться князь.— Умная голова».
•Вы мозжить — выпрашивать, вымогать.
•Скотница - казна, казнохранилище.
Кибитка, которую отвели им, была довольно просторной — шагов восемь в длину и около пяти в ширину. Стюрка сразу же изладила из какого-то рядна, взятого с повозки, завеску, отгородив большую часть кибитки для себя и князя, высокомерно молвив Романцу с Иванцом:
— Вам здесь,— и указала закуток у входа.
Те и этим были довольны: не на улице, слава Богу.
Едва стали обустраиваться, как на входе явилась рожа с желтыми глазами, бородой и (о, ужас!) с рогами.
— Свят, свят, свят,— испуганно закрестилась Стюрка, приняв его за черта.
— Пшел! — махнул рукой на рожу Романец.
— Бе-е-е,— бекнул козел и мгновенно исчез, как и появился.
— Ой, не к добру это,— простонала Стюрка.— Наполохал, гад, до смерти.
Романец, ухмыляясь, перемигивался с Иванцом и был доволен, что так испугалась «изменщица». Хотя у него ее забрал князь, он злился не на князя, а на нее, памятуя русскую пословицу: «Сука не схочет, кобель не вскочит». А князя даже иногда жалел: «Эк окрутила, стерва, все соки высосала». Но все это в мыслях таил, ни с кем не делился, даже с Иванцом, с которым спал бок о бок.
Алчедай посоветовал им все в кибитку внести: «Чтоб не пропало». Послушались. Седла, упряжь — все затащили в кибитку. Коней пока привязали к телеге, задали овса. Однако утром вместо четырех у телеги осталось три коня. Украли с телеги и одно колесо.